— Паника начнется, — Никанор Бальтазарович потыкал кончиком зонта в обгоревший корень.
— И? — Вещерский через корень переступил.
— Даже не знаю… с виллы отъезжать начнут.
— Пускай отъезжают… кто-то уедет, а кто-то останется, — губы Вещерского растянулись. — И вот посмотрим, кто у нас такой… смелый.
— Или дурной.
Идея целителю определенно не нравилась.
— Одно другому не помеха. Только все надобно сделать правильно.
Сделали.
Сообщение зачитывал глaвa местной полиции Веськов, донельзя смущенный высокою честью, растерянный и все одно пытающийся сохранить важность. Впрочем, растерянность его ощущалась весьма сильно и трактовалась людьми в весьма определенном плане.
— И тут от них покоя нет, — устало произнесла Ефимия Гавриловна, которая гляделась бледною и нездоровой.
От той болезни, на которую она намекнула Демьяну при беседе?
Или по причине бессонной ночи?
Нюся же, державшаяся подле матушки, была необычно молчалива. Напугана? Или…вот прижимает к носу надушенный платочек. Вот касается висков, трет их и морщится от головной боли.
— Какая чушь, — не выдерживает она и говорит чересчур уж громко.
И на Нюсю оборачиваются.
— Извините, — краснеет Ефимия Гавриловна и перехватывает дочь под руку. — Она… не в себе.
— И не надо быть в себе, чтобы понять, что все это — чушь и небывальщина… кто-то пошутить хотел, а они тут сочинили… террористы… какие террористы в саду? Им что, заняться больше нечем?
Веськов насупился.
А в парадной зале, куда пригласили постояльцев, раздались голоса. Сперва робкие, но с каждой минутой они звучали все громче.
Охи.
И возмущение.
Вопросы, ответов на которые Веськов не имел. И недовольство. Страх… снова страх…
— Вы не проводите нас? — тихо попросила Ефимия Гавриловна. — А то признаться…
— Маменька, вот не говорите, что и вы сделались вдруг пугливы…
— В саду есть след. Это определенно был взрыв, и отнюдь не динамита, — Ефимия Гавриловна посмотрела на дочь строго, но та давно уж была ко взглядам равнодушна.
— А вы понимаете?
— Доводилось… торговать.
— Ой, говори уж прямо… она хотела пай купить в горнорудном предприятии, но выяснилось, что сего предприятия только и есть, что на бумаге… и ее любовник…
— Нюся!
— Ай, мама, вышла бы ты за него замуж и от меня отстала, — Нюся отмахнулась. — И никуда я не поеду! Я только отдыхать начала, поэтому если собираешься возвращаться, то без меня…
— Порой она просто невозможна, — Ефимии Гавриловне определенно было неудобно.
— Невозможна ты со своими приличиями. Господи, да я знаю, что у тебя кто-то есть. Не знаю, правда, кто… ты думаешь, что Нюся дура? А я вовсе не дура. Я, может, вижу, когда ты счастлива. И радая даже. А если он не хочет жениться, то пускай себе идет лесом, мы тебе другого мужа найдем, достойного…
Нюся подхватила матушку за руку.
— Не слушайте ее, — взмолилась Ефимия Гавриловна, покрасневши столь густо, что того и гляди удар хватит.
— Не слушайте, — согласилась Нюся. — Только… вот скажи, зачем ты в том году пять пудов динамита купила?
— Нюся!
— Для хозяйственных нужд, — Нюся явно передразнила матушку. — А привезли их к нам на подворье. И еще никому-то не велено было в ящики заглядывать, но Манька все равно заглянула, потому как…
— Господи, дай мне силы…
— И сказала, что там что-то не понятное. Но Манька — дура необразованная, она динамит в жизни не видела. А я видела. И узнала. И куда, спрашивается, они подевались?
— Меня попросили!
— Кто?
— Не твое дело!
— Может, не мое, а может, как раз мое-то… не тот ли усатый тип, который потом заполночь приехал и ты сама его встречать вышла. И даже платье новое надела, а еще волосы завила. Мне Манька сказала, что как этот тип приходит, то ты наряжаешься и волосы завиваешь, а еще велишь готовить гусиную печенку с артишоками.
Краснота становилась гуще.
— Все знают, что артишоки нужны для мужской силы. Только этот, усатый, страшный, что смерть… мне он совсем вот не понравился. Но это я раньше думала, что нужно, чтобы мне нравился. А теперь я поумнела. И так говорю, пусть он по-приличному приходит и про намерения свои говорит прямо.
Ефимия Гавриловна прижала руки к груди.
— Простите, — пролепетала она.
— А то ишь… — Нюся не заметила, что матушка остановилась. — Ходить ходит, артишоки ест, динамит берет, а как жениться, так сразу в кусты…
Купчиха покачнулась.
И мешком осела на пол. Демьян и подхватить не успел. Нюся же, нахмурившись, посмотрела на матушку.
— Вот… а я ей говорила, что в старости надо пилюли принимать.
— Какие? — Демьян присел и приложил пальцы к шее, желая убедиться, что несчастная просто чувств лишилась. Пульс наличествовал.
— Какие-нибудь. Чтоб для нервов. И что вы над ней сидите! — Нюся топнула ножкой. — Берите и несите!
Демьян подхватил женщину на руки и огляделся, но Никанора Бальтазаровича, который совершенно точно в зале присутствовал, рядом не наблюдалось.
— Куда?
— Куда-нибудь… может, вы ее поцелуете?
— Зачем?
— Чтобы в чувство привести.
— Знаете, я, пожалуй, другой способ выберу, — Демьян вышел на улицу. Утро выдалось на удивление прохладным. — Она и сама придет.
— Все-таки скучно быть старым, — заключила Нюся. — Ничего-то вам не нужно, ничего-то не интересно…
— Отчего же…
Уложив Ефимию Гавриловну на лавочку, Демьян огляделся в поисках хоть кого-то, кого можно было бы отправить за целителем. Нет, может статься, что обморок этот исключительно нервический и особого вреда от него здоровью не будет, но вдруг и вправду несчастная больна.
— Скажите, вы не думали, что будете делать, если вашей матушки вдруг не станет?
Нюся нахмурилась.
— Почему не станет?
— Не знаю…
— Она старая, конечно, но не настолько, чтобы просто взять и помереть.
— А если замуж выйдет? — Демьян перехватил запястье. Сердце билось ровно и сильно, да и краснота отступила и ныне женщина казалась спящей.
— И что?
— И, допустим, супруг ее скажет, что вы достаточно взрослая девица, которая в материнской опеке не нуждается. В лучшем случае, определит вам содержание. Или же выдаст замуж…
