Демьян согласился.
И все же…
— Вы видели, какой она была?
— Видел, мой дорогой друг. Видел. И поверьте, это зрелище лишь уверило меня, что опасности от «Героина» куда больше, нежели пользы… однако пока мы можем лишь наблюдать.
— За тем, как людей травят?
— И за этим тоже… но пока интересно, откуда он берет лекарство. И кому продает. Если Белла Игнатьевна с ее упрямством была готова на многое, полагаю, даже на то, чтобы пасть в своих глазах, то коль скоро она решится запустить руки в капиталы мужа? И на что пойдут другие люди, желая получить свое лекарство?
Вопрос прозвучал.
И повис.
А Никанор Бальтазарович тихо добавил:
— А еще это деньги… те самые большие деньги, которых вечно не хватает нашим друзьям… и которые, заметьте, можно получить легко, законно и с небывалыми преференциями в виде благодарных пациентов. И потому, дорогой мой Демьян Еремеевич, нам с вами остается лишь следить… и записывать имена. А там уж пусть решают, что со всем этим делать. И не кривитесь так, мне это нравится ничуть не больше чем вам.
Демьяну все это не нравилось совершенно.
— Со своей же стороны постарайтесь не допустить сего молодчика к Василисе Александровне…
Вот тут уж можно было и не говорить.
Глава 18
Он все же решился навестить Беллу Игнатьевну, однако дверь в ее нумер оказалась заперта. И пусть Демьян отчетливо ощущал присутствие человека за этой дверью, но по всему выходило: Белла Игнатьевна вовсе не желала беседовать с ним. И потоптавшись, чувствуя себя преотвратно, — видать, прав Никанор Бальтазарович в том, что для подобной работы нужны люди совершенно особого складу, — Демьян отступился.
Он вернется.
Позже.
Правда… сумеет ли он что-то изменить, Демьян не знал. Но это же не повод вовсе ничего не делать?
…и к вечеру дверь оказалась заперта.
А женщина за нею явно пребывала в замешательстве. Она подходила к этой двери и тут же отступала, словно боясь открыть. И вновь подходила.
Вновь отступала.
Пряталась где-то в глубине нумера, и Демьяну приходилось отступать. А на следующий день стало как-то вовсе не до Беллы Игнатьевны, хотя совесть и нашептывала, что человек порядочный сыскал бы время, подобрал бы правильные слова, сумел бы…
…выходило, что он, Демьян, не настолько порядочный, ибо время вдруг исчезло.
Оно, это время, уходило вместе с силами в землю старой конюшни, которая сама-то вся проросла туманом.
За одну ночь.
— Вот же ж погань, — сказал Ладислав, разглядывая пышные серые поля, если, конечно, он видел также, как Демьян.
Не туман.
Пыль.
Та легкая, что имеет обыкновение зарождаться под кроватью, сбиваясь в клубки, а те уже, сцепляясь друг с другом, образуют легчайшее сизое покрывало.
Нынешнее еще и шевелилось.
— Не ты ли, друг мой, — Вещерский тоже смотрел, но было очевидно, что ничего-то он не видел, вон, головой крутит, взгляд скользит поверху, ни за что-то не цепляясь, — Не ты ли говорил, будто огонь вычистит это место.
— Значит, слабый огонь был.
Некромант поглядел на Демьяна, которого вызвали спозаранку, толком ничего-то не объяснивши. И вот стоял он теперь, разглядывая нынешние пыльные россыпи с немалым сомнением и с преогромным желанием вновь пустить очищающее пламя. Правда, что-то подсказывало, что не поможет.
Меж тем некромант, что-то для себя решив, ступил-таки на ковер. И замер.
Ничего не произошло. Разве что туман зашевелился, но как-то вяло, будто через силу. Клочья его зацепились за чересчур уж узкие клетчатые брюки, но не удержались.
И вернулись к исходной куче.
— И как оно? — Вещерский к туману не приближался.
Вот ведь странно, видеть его не видит, однако ощущает, и ощущения эти, похоже, ему совершенно не по душе. Вон как кривится, будто от зубной боли. А стоит туману шелохнуться — к слову, Вещерский его беспокоит куда больше некроманта, — и княжич отступает.
— Не знаю пока… как на старом капище, там, где землю кровью заговаривали…
— Думаешь…
— Нет, убивать здесь никого не убивали. Нарочно. Смерти были, но слабые… животные, — Горецкий закрыл глаза и раскинул руки. Пальцы его паучьи зашевелились, и на легчайшее это движение туман отозвался.
Все еще нехотя.
Тяжело.
Он сползался к некроманту, явно откликаясь на безмолвный зов его. И вот уже серые клочья накрыли штиблеты, коснулись ткани, поползли по ней.
Ладислав поморщился.
И сказал:
— Говори.
— Что говорить? — уточнил Демьян.
— А что видишь… все…
— Туман. Серый. Как пыль. Был по всему полу, а теперь к тебе ползет. Только как-то… не знаю, будто мешает ему что-то.
Некромант кивнул:
— Вот и мне кажется, что мешает. Но понять не могу, что именно. А главное почему…
На этот вопрос Демьян совершенно точно ответить не мог. Зато подал голос Вещерский.
— Оцепление выставим, только… чтобы оно дальше не пошло.
— Не пойдет, — Демьян теперь видел границу, столь явную, что странно было, как он прежде ее не заметил. Она пролегла по земле, эту землю изменив, серым порохом, призраком пепла. — За пределы конюшни не выйдет. Тут его держат.
Помолчал и добавил:
— Или ее…
— В каком смысле? — Ладислав присел и коснулся пыли.
Или земли?
— Не знаю, — вынужден был признать Демьян. — Ощущения… и не надо трогать.
Не то, чтобы пыль эта представляла опасность для некроманта. Нет, опасности Демьян как раз не ощущал. Но недовольство — всей кожей. И недовольство это было… женским.
Определенно.
— Выйди, — жестко сказал Вещерский.
И Ладислав не стал возражать.
Отступал он осторожно, пятясь и щурясь, вглядываясь в серое полотнище, которое за прошедший час изменилось мало. Пыль вновь расползлась по конюшне, обжила камни, доела остатки пепла.
— И что делать будем? — Вещерский вытянул шею. Вопрос отчего-то прозвучал жалко. — Марья не даст здание ломать…
— И правильно. Вот что вы, стихийники, за люди такие? Вам бы все ломать… Зачем, спрашивается? Со временем развалится само, — Ладислав стоял на пороге и пялился в темноту. — Но сперва понять бы, с чем дело имеем…
Он обернулся и уставился на Демьяна.
И Вещерский тоже уставился.
