— Я-то тут при чем?
— При том, что ныне, сколь могу судить, князю совсем уж нездоровится. Настолько нездоровится, что того и гляди отойдет в мир иной. И тогда возникнет вопрос, кому наследовать.
Будто у Демьяна иных забот мало, чтобы еще о чьем-то там наследстве думать.
— С одной стороны, несомненно, Алексей наиболее явный претендент. С другой… он не сын Белецкого, но внук, от дочери, а Белецкие никогда-то не наследовали по женской крови. Напротив, в Родовой книге явно указывается, что должна сохраняться непрерывность мужской линии, что именно она и есть залог родовой силы. И вот тут возникает, так сказать, казус… конечно, ваш отец был отсечен от рода, но… князь вполне может отменить это отсечение.
— Зачем ему это?
— Мало ли… мне говорили, что он не особо доволен дочерью, которая ведет себя вовсе не так, как полагается княжне Белецкой. Да и дети, ею рожденные, не вызывают симпатии. Несколько раз случались громкие ссоры, после которых Наталья вынуждена была покинуть поместье, только всякий раз находила способ примириться.
Демьян покачал головой.
Вот… и что ему делать?
— Да и про ответственность нельзя забывать. Вы вряд ли знаете, что это такое, — Вещерский глубоко вдохнул сизый горький дым. — К счастью… это когда с юных лет тебе твердят, что первое, о чем ты должен думать, это род. Его честь. Его слава. Его сила. Что вся жизнь твоя — не что иное, как служение этому самому роду. Что любое твое слово, сказанное или, наоборот, непроизнесенное, способно этому роду помочь. Или навредить. Что… ты не имеешь права ни на собственные желания, ни на любовь, если желания эти и любовь идут в разрез с интересами рода. Думаете, мой батюшка так просто позволил мне породниться с Радковскими-Кевич?
— Почему нет?
Дым успокаивал.
А еще собирался под серым неровным потолком.
— Из-за треклятого проклятья, про которое нельзя было понять, есть ли оно или нет… из-за порченной крови, которая, несомненно была, ибо иначе не рождались бы в роду женщины вроде Василисы.
— Чушь.
— Отнюдь. Я ничего-то не имею против своячницы. Она чудеснейшая женщина, и я буду лишь рад, если у вас получится устроить вашу жизнь… но это я по-человечески. С точки же зрения пользы для рода, ее следовало бы отослать куда еще во младенчестве.
Вещерский сделал глубокий вдох и поднялся с кресла.
— Я понимаю, что вам это кажется дикостью… и, наверное, ваш отец был в чем-то прав. Он получил многое из того, что недоступно людям моего круга. Надеюсь, это того стоило.
— Стоило.
— И хорошо… но вот… Белецкий стоит перед не самым приятным выбором. Оставить титул и имение, которое неотторжимо от титула, внуку, при том что внук этот явно слаб и не факт, что дети его вернут родовую силу. А стало быть, подобный путь с высокою долей вероятности приведет к тому, что род прервется. Или же вспомнить о брате и детях его, благо, ваша репутация безупречна. Вы одарены…
— Был одарен, — уточнил Демьян.
— И этого достаточно. Кровь помнит.
Вещерский подошел к полке, на которой некогда стояли шары, и провел по ней пальцем.
— Конечно, ваш отец был отторгнут от рода… но не так сложно все вернуть.
— И что мне делать?
Палец Вещерский вытер о шторы, которые вряд ли были сильно чище.
— Делать… сложный вопрос. К примеру, можете сочинить послание, скажем, к вашему дяде… или даже отправиться на встречу с ним. Можете подать ходатайство Его императорскому Величеству с просьбой восстановить вас в родовых правах ввиду изменившихся жизненных обстоятельств.
— Мои не менялись.
— Не важно. Главное, что при должной поддержке это ходатайство удовлетворят.
А поддержат Демьяна, надо полагать, Вещерские.
— А можете оставить как оно есть.
— Думаю, — Демьян погладил сукно, на котором все еще лежал амулет, — что этот вариант мне подходит более всего.
— И почему я не сомневался в вашем ответе?
— Потому, что бумаги изучили тщательно?
— Не без того, — Вещерский умел улыбаться широко и радостно, с каким-то вовсе подростковым задором. — Однако если вдруг передумаете…
— Нет.
— В таком случае я отпишусь отцу…
— Будьте так любезны.
— А что касается прочего, то… — он постучал ногтем по подоконнику. — Скоро вся эта история закончится…
— Скоро ли?
— У вас свое чутье, а у меня свое.
И поглядел этак, с намеком, ожидая, что скажет Демьян. А сказать что-то следовало.
— У меня серьезные намерения.
— Чудесно, — улыбка Вещерского стала еще шире. — Премного рад это слышать.
А Демьян все-таки решился, коснулся холодного металла, преодолевая брезгливость. И пальцы обожгло, но боль была легкою, мимолетной. Потеплел металл. И плесень вдруг прошла в него, точно впиталась.
— Как ты столько прожил-то, если до сих пор не научился, что странные вещи лучше руками не трогать? — поинтересовался Вещерский премерзейшим менторским тоном.
— Погоди… — Демьян покачал головой.
Что-то было… не так?
Неправильно с этим амулетом, кроме конечно, самого факта, что амулет этот не должен существовать, что темный он и вовсе не защитный.
Неправильность была легкою.
Словно дождевая зыбь за окном, когда нельзя-то понять, идет ли дождь или же только кажется. Вот и тут… Демьян перевернул его.
На обратной стороне пластины с трудом, но читалась надпись: «И смерть не разлучит нас».
— И что там? — Вещерскому определенно надоело молчать. Кажется, он был из тех людей, кого излишнее молчание тяготит.
— Не знаю пока.
Демьян повернул пластину.
Толстая.
Зачем такая толстая? Если для чеканки, сгодилась бы и куда тоньше… а она толстая, однако при всем том весу малого.
— Лупу бы…
— Погоди, — Вещерский стянул с мизинца перстень и повернул блеклый камушек. — Вот… Марья сделала, а то прежнюю я постоянно терял.
Над камешком мерцало, переливалось силовое поле.
И как с этою безделицей управляться? Впрочем, Демьян вскоре вынужден был признать, что, безделица, может, и несерьезна с виду, да только весьма даже полезна. Поле сформировалось в линзу, и увеличивала та ничуть не хуже обыкновенной, стеклянной.
Он почти даже не удивился, увидев на боку амулета тонкую, тоньше волоса, линию.
— Раскрывается, — с азартом воскликнул Вещерский.
— Только как?
— Дай сюда.
