И в нем Василисе слышался иной.
Тот говорил на незнакомом языке, и речь перемежалась со странным звенящим звуком, будто кто-то мучил единственную струну.
— И однажды племена объединились под одной рукой, собрались для большой войны и большой славы, но онойры отказались кланяться новому хану, как отказались отдавать ему своих сыновей и своих дочерей. Это было ошибкой…
Странно, что, говоря о временах столь давних, Алтана Александровна все одно переживает случившееся тогда, словно произошло оно вовсе не сотни лет тому.
— Они полагали, что, вошедши в союз с соседями, сумеют удержаться, но… соседи отвернулись, а иные и примкнули к великому хану, посчитав, что так оно будет выгодно. И в одну ночь полыхнула степь пламенем. Горели стойбища. Кричали люди и лошади. Лилась кровь. И много ее пролилось.
Алтана Александровна отставила блюдце и провела ладонью по лицу.
— Великого племени не стало. Немногие уцелели. Но и те, кто захватил богатую добычу, недолго ей радовались. Так уж получилось, что весьма скоро заболели дивные лошади, а там и погибать стали. Те же, что уцелели, приплод давали самый обыкновенный. Тогда-то и понял Великий хан, что поспешил. Стал искать он уцелевших онойров, и, призвав к себе, предложил сделку.
…и слово хана блюли. Вновь вернулись в степь кибитки онойров, вновь примяли хрупкую весеннюю траву копыта золотых лошадей.
Разгорались костры.
Возвращались к прежней, забытой почти жизни, люди. Правда, помнили они, что живы лишь милостью Великого хана, а потому исправно платили ему дань.
И длилось так…
Степь иначе считает время, как и те, кто в ней живет. Матушка Алтаны считала весны, а календари не любила. Зачем, если у каждого дня собственное имя имеется.
И вовсе не святых мучеников.
Нет, те имена она произносила на языке, который Алтана знает, теперь уже знает, а тогда он был не более понятен, чем пение птиц. Да и женщина эта, устроившая из старого дома некое подобие кибитки, тоже в первое время пугала.
— …степь менялась. Исчезли в прошлом и хан, и дети его, и внуки с правнуками. Распалась, обратилась в пыль великая держава, а с ней раскололся и союз племен. Позабыто было данное слово, а время вдруг, словно очнувшись, полетело. И однажды в степь пришли другие люди, те, которых раньше полагали слабыми. Но ныне эти люди сами пришли, чтобы забрать у племен земли, чтобы объявить их и всех, кто на этих землях живет, своей собственностью.
Алтана Александровна провела пальцами по щекам.
Так делала матушка.
И лицо ее, и без того казавшееся сперва равнодушным, неподвижным, в такие мгновенья вовсе делалось похожим на каменную маску.
— Когда же белые люди вовсе решили протянуть через степь железную дорогу, мой дед, матушкин отец, понял, что мир уже никогда-то не станет прежним. Что весьма скоро и степи-то свободной не останется, а все вокруг будет принадлежать этим людям. И тогда-то он решил, что должен искать союзников…
…та степь, которую видела сама Алтана, отправившись в путешествие в годах сталых, когда отпустила ее жизнь, произвела гнетущее впечатление. Она была сиза и бесконечна, она дышала дымами и пылью, и в этой пыли жили невзрачные суетливые люди.
В них-то она не углядела и тени былого величия.
Куда оно подевалось?
Сгинуло?
Или всегда-то существовало лишь в матушкиной памяти?
— У него было трое сыновей и две дочери, которые как раз вошли в возраст, — Алтана Александровна сложила темные ладони на коленях. Они выделялись на светлой ткани ее наряда, более подходящего для юной девы, чем для женщины в ее годах. — И он сам отыскал им женихов, благо, сделать это было несложно, ведь слух о красоте их давно пошел по степи. И если младшая была весела и звонка, что весенний ручей, то старшую славили за кроткий нрав и лик, луне подобный. Ее глаза были столь узки, что ни один злой дух не сумел бы проникнуть в эту щель. Ее волосы были чернее слез земли, а кожа сияла золотом, как шкура драгоценной кобылицы.
От той давней красоты ничего-то не осталось.
Или же… Алтана вновь не сумела ее увидеть. Она-то в первые годы была слепа и озлоблена, полагая в бедах своих виноватой эту тихую женщину, которая имела несчастье оказаться ее, Алтаны, матерью. И ненавидя ее почти искренне за это вот плоское лицо.
За черные жесткие волосы.
За глаза, слишком узкие и раскосые, чтобы собственное отражение в зеркале не заставляло отворачиваться.
— И женихи были под стать, славные юноши, сильные родом и собой хорошие, быстрые, что индийские пардусы, и столь же ловкие. Тот, что сватался к Айне, происходил из числа бузавов, племени, которое занимало земли к востоку и было многочисленно. А тот, что бросил шкуру дикого степного волка, огромного, как медведь, к ногам Гилян, был сыном олёт, славившихся силой и свирепостью своих воинов.
Любила ли матушка его?
Алтана не знала.
И, наверное, хорошо, что не знала. Незнание спасало, помогало сказать себе, что нет ей, Алтане, дела до того, что случилось когда-то давно, еще до ее рождения. И что уж она-то, Алтана, будет куда счастливей.
— Слово было сказано. И услышано. И тогда-то появился в стойбище белый человек. Он пришел не один, но с другими белыми, и было их много, и человек сказал, что земли племени ныне принадлежат компании, которая будет строить дорогу. А еще сказал, что в самом скором времени свободной степи вовсе не останется, что люди белые живут по своим законам, и в этих законах детям степи нет места. Но он может помочь. Он сделает так, что земли вернутся к онойрам, и белые люди отступят, ведь земли эти станут считаться собственностью белого человека. И его детей. А дети эти будут двух кровей.
Когда матушка рассказывала это, она сжимала кулаки, но тотчас, словно устыдясь этого проявления эмоций, опускала голову, вжимала ее в плечи и лишь вздыхала.
Она и вправду была послушной дочерью.
— Этот белый человек пообещал защиту. И союз, который поможет онойрам удержаться в новом мире. Он даст ружья. И научит пользоваться. Он пришлет овес для лошадей с тем, чтобы благословенные табуны прибавлялись. И вовсе сделает так, что к онойрам вернется прежняя их слава. Если, конечно, они сами того захотят.
Матушка никогда-то не говорила плохо про своего белого мужа, который появлялся в поместье редко и с каждым годом все реже. И было видно, что находиться-то там близ женщины покорной, услужливой, но все одно нелюбимой и даже вызывающей отвращение — это Алтана видела, да и не только она — ему тяжело.
— Он сумел найти нужные слова. И мой дед решил, что эта сделка куда лучше прежней. Нет, он сперва спросил духов, и духи благословили союз. Правда, белый человек не желал участвовать в обряде, но… тут мой дед проявил похвальное упрямство.
