В его взгляде Милдред прочитала то же, что и в глазах последнего психотерапевта, с которым попробовала поговорить по-настоящему.
Да, она тоже безумна.
По-своему.
— Я буду принимать снотворное, — пообещала Милдред, изобразив улыбку. — Честно.
А вот Лука, в отличие от психотерапевта, ей не поверил.
Глава 23
Голова лежала на блюде.
Белом. Фарфоровом.
И скатерть тоже была белой. Настолько, что на фоне ее свечи казались кремовыми, а серебряные канделябры — темными. Канделябры точно не мои, как и скатерть, и кольца для салфеток, и сами салфетки.
И голова.
Да.
Голова определенно не моя.
Я сглотнула, понимая, что самое время бежать и звать на помощь, но вместо этого покрепче сжала рукоять ножа и переступила порог комнаты.
Нет, я понимала, что нож — это скорее для самоуспокоения, я слабее мужчины и Билли наглядно это показал. А все-таки странное чувство.
И страх.
И… облегчение? Пожалуй. Я ведь боялась, что он вернется. Что однажды я увижу у дверей знакомый мотоцикл. Или не увижу? Билли не стал бы рисковать. Он бы вошел в дом. Спрятался где-нибудь, к примеру, на кухне. Он позволил бы мне запереть дверь.
И пройти вглубь дома.
Как сейчас.
Он бы наблюдал за мной, выгадывая момент. А потом просто положил бы ладони на шею и сказал:
— Здравствуй, крошка…
Я сглотнула.
Не вернется.
Не скажет.
И к шее не прикоснется. Не сожмет горло, не поднимет так, чтобы я едва-едва доставала до пола носками. Это ведь весело, смотреть, как дергается жертва, пытаясь найти опору. Не заглянет в глаза, наслаждаясь моей беспомощностью.
И не сдавит руку, лишая воздуха.
Тоже часть игры. Ему нравилось. Раньше. А теперь он был мертв. И кто бы ни сделал это с Билли, пожалуй, я была ему благодарна.
Я дошла до стола.
И присела.
Скатерть знакомая. Такие водились в доме Эшби. И не парадная, нет, обычная. Просто набеленная до сияния, накрахмаленная так, что ткань похрустывает в руках.
Вдох.
Запах… знакомый запах… так пахнет в хижине, где поселился Гевин. Он иногда делает чучела на продажу. Впрочем, не только он. Чучела всегда пользуются немалым спросом. В прошлом году Гевин сделал гризли, на него полгорода смотреть ходила, до того славно получилось. Медведь стоял на задних лапах, слегка сгорбившись, повесив передние лапы вдоль тела. И на морде его застыло выражение одновременно брезгливое и недоумевающее, точно и после смерти он не мог понять, как получилось так, что из грозного зверя он превратился в… поделку?
Чучело отправили в Национальный музей.
А это подарили мне.
И вправду ведь подарок. Блюдо фарфоровое с тонкой серебряной каймой по краю. Красивое. А Билли улыбается.
Или скалится?
Рот растянут, зубы… покрыты белой краской, что ли? У него в жизни они белыми не были. Когда-то это казалось такой мелочью. Подумаешь, забывает чистить. И табак жует. И запивает пивом. И…
…чего кривишься? Противно, да? — его голос зазвучал в голове. И я почти физически ощутила, как сжимаются на горле мокрые ладони.
Еще немного и он вопьется в губы пьяным поцелуем.
Или укусит за щеку.
Опрокинет, навалится…
…не навалится.
Нечем.
Я поднялась. А с глазами он ошибся. У Билли глаза были карими, почти черными, нынешние, голубого цвета, ему не шли.
Дверь я заперла. И подумала, что замки давно пора менять, что это не дом, а какой-то проходной двор. И засовы поставить. Еще парочку. Чтобы спалось крепче.
Я огляделась.
Никого.
Ничего.
И… кто бы ни заглянул ко мне, он точно знал, как не оставлять следов.
К счастью, Томас был на месте. Меня проводили насмешливым взглядом, в котором читалась будущая сплетня, но сказать ничего не сказали.
Хорошо.
Меня начало потрясывать. Все-таки там, дома, я чувствовала себя как-то… спокойнее, что ли? А теперь вот руки дрожали. Я спрятала их в карманы, а они все равно дрожали. И ноги тоже. И голова кружилась, чувство такое, что я вот-вот рассыплюсь, как та статуя из песка, которые мы в детстве делали.
Я пнула дверь, вымещая раздражение.
Ну же, Уна, соберись. Голова? Подумаешь, голова… она чистенькая, аккуратная даже. Волосы и те уложили. Билли наверняка взбесился бы, он и расческу-то полагал излишеством.
— Привет, — Томас открыл дверь сразу, и я отвернулась, потому что неприлично открывать дверь, если ты в нижнем белье.
Даже если это белье хорошо на тебе сидит. На Томасе оно сидело отменно.
— Извини, я…
…душ принимал? В этой дыре душ имеется? Похоже да. Волосы вон влажные и торчат иголками. И на коже россыпь капель. Кожа, к слову, бледная. На шее темная, а вот плечи белые, и меня мутит, потому что граница между этой белой рыхловатой кожей и темной проходит чуть ниже шеи.
Будто кто-то наметил линию разреза.
— Что-то случилось? — Томас поспешно натянул рубашку.
— Случилось, — мой голос звучал тихо и как-то безнадежно. — Мне голову прислали… в подарок.
— Голову? — он нахмурился.
Дико звучит.
— Билли… мой бывший… скотина та еще. Я думала, он просто уехал. Надоело наше захолустье, да и у нас… — я прикусила губу. — Он и деньги прибрал…
Или не он?
Кто-то другой, кто решил помочь мне в делах сердечных?
— А сегодня я домой вернулась, а там стол накрыли… скатерть. И серебро. Свечи. Голова опять же. На тарелке.
Я все-таки присела и уставилась на Томаса, который смотрел на меня… внимательно так смотрел.
— Я его не убивала! То есть, желание было…
А ведь где-то в глубине души я знала, что он не просто так исчез. Но если бы вернулся, это бы закончилось плохо. Для него. Для меня. Для нас обоих. А вот теперь его вернули, и меня слегка мутит, но вместе с этим я готова плакать от радости.
— Уна… — Томас застегнул рукава рубашки. И галстук нацепил. Кто в нашей глуши галстуки носит? И вообще, на кой ляд ему этот пиджак? У меня там пустыня рядом.
Пески.
— Я должен буду вызвать шерифа.
— Зови, — согласилась я.
Маккорнак был на месте. И на меня глянул так, что стало ясно: другого он и не ждал.
