— Чему?
— Выжить, — вполне серьезно ответил Маккорнак. — Если бы люди больше прислушивались к своему страху, многие остались бы в живых…
Он первый отвел взгляд.
И сделал шаг назад.
— Когда Уна притащила этого угребка, я, конечно, поинтересовался, что он за человек. Пара приводов. Запрет на приближение. Обвинение в хранении наркотиков, правда, сесть не сел. Несколько пьяных драк. В общем, такая романтика. Я предупредил Уну, что парень не для жизни.
— Не послушала?
Сердце ухало так, что становилось стыдно. И в коленях появилась весьма характерная слабость. А рука все-таки лежала на кобуре, хотя…
…даже если он.
Не станет убивать.
Чучельник умен, а убивать федерала — это совсем, совсем неумно. Тем паче Уна его видела, а значит… страх иррационален.
Свечи тому виной.
И близость чужой смерти. А еще осознание собственной слабости.
— Нет, конечно. Любовь у нее приключилась. Со всеми бывает. А что к такому… наши-то парни ее сторонились, как же, при драконах да и вообще… не идеал, так скажем.
Точно.
В провинциях ценят женскую хрупкость и кротость, хотя бы показную. Умение правильно готовить индейку на день Благодарения.
— Сперва вроде и ничего было. Я уж и решил, что, может, ошибся. Парень слегка бузил, но кто без греха? Жить жили. Пошел слушок, что, может, и поженятся. А потом как-то ее в городе встретил. Понимаешь, жаловаться она не жаловалась… но держалась стороной. Шла, прихрамывала… мол, упала неудачно.
— А вы?
— А что я? — Маккорнак отошел к двери. — Поговорил с парнем. Отловил в баре. Прижал немного. Сказал, чтоб руки при себе держал. А то ж места у нас дикие, всякое произойти может.
Кулак сжался.
И разжался.
Пальцы у шерифа короткие, точно обрубленные, и поросли густым рыжим волосом, который ко всему курчавился. Ногти квадратные, ребристые.
Пожелтели от табака.
— Вроде понял… а потом мне из Тампески позвонил приятель. Из больнички. Он наших знал, сказал, что приехала с переломанными ребрами. И еще чего-то там, вроде, серьезное довольно. Я попросил, чтобы задержали в больничке на недельку-другую…
Незаконно.
Напрочь.
Но следует признать, что вполне в провинциальном духе.
— А я этому угребку иначе объяснил, что не стоит задерживаться в городе. Мне казалось, очень доступно. Я умею. И когда Билли исчез, то… признаюсь, решил, что это из-за меня.
Он дернулся, явно желая сплюнуть, но вовремя спохватился и сглотнул слюну.
— Бил я аккуратно, но так, чтоб и вправду понял.
Такими короткими пальцами вполне себе удобно нож держать. И он есть, висит на поясе, как и у любого местного, потому что места и вправду дикие, да и куда мужчине без ножа? У детей вон свои имеются.
Здесь с малых лет учат обращаться с оружием, и не только с холодным.
Томасу было семь, когда отец впервые взял его на охоту, пусть вся охота и заключалась в том, чтобы сидеть на одном месте и сторожить несчастных зайцев. Зайцев было даже жаль. Немного. А еще скучно. Томас с удовольствием пострелял бы, но кто ж его к ружью пустит? Вот Берту дали, но Берт старше. А Томасу оставалось нюхать упоительно горький дым и жмурится, пригибаться, когда раздается выстрел.
А после охоты пили.
И говорили громко, толкали друг друга локтями, трясли этими несчастными зайцами, которых Томас нес домой с гордостью. Мать еще потом ругалась.
Она не любила охоту.
Нет, не из-за зайцев. Все ж водилась в горах и живность покрупнее, порой и косулю снять удавалось, и оленя, а незадолго до того, как Томас в Тампеску убрался, сюда стадо бизонов пригнали, вроде как на развод…
Что с ними стало?
— Мне доложили, что парнишка собрал свое шмотье, сел на тарахтелку и убрался. Я вздохнул с облегчением. Нет, я понимаю… — пальцы шерифа коснулись рукояти ножа. Старый. И рукоять выглажена до блеска, а еще перетянута тонкой полоской кожи, видать, дерево от возраста треснуло.
Или для красоты?
— Одно дело бабу поучить, но меру же знать надо.
Покойник улыбался с блюда.
Глава 24
До Драконьей пади пришлось идти пешком. На половине пути я остановилась, чтобы перевести дух и немного успокоиться. Сердце колотилось, что сумасшедшее.
И руки дрожали.
Я стиснула кулаки. И разжала. Снова стиснула.
Села на камень.
Вытащила нож.
Запрокинула голову. Небо ясное. Месяц полукругом. И звезды крупные, что твой горох. Стало быть, к утру подморозит.
Дышится легко.
Думается…
У кого были ключи? У кого угодно. Дерри вовсе не запирался, а когда я спросила, сказал, что брать в доме нечего.
Было нечего.
А теперь в подвале, закопанная под грудой тряпья, лежит сумка, в которой ждут неизвестно чего аккуратные пачки дури. Найдут ли сумку? Тут и гадать нечего. Да федералы дом мой переберут по досочке… и что тогда? Поверят ли, что я к этой дури отношения не имею?
Я прикусила губу.
Надо же. Мне бы испугаться. Мне бы подумать, что кто-то в мое отсутствие пробрался… и сделал это. А я про дурь думаю, беспокоюсь.
Стрекотали сверчки.
А я постепенно успокаивалась.
Дура.
Надо было сумку вынести, убрать в пустыню, а уже потом ехать за Томасом. Небось, с Билли ничего бы не случилось. С ним уже и так случилось все, что могло.
Пальцы задрожали.
А теперь что?
Возвращаться? Надо бы… выждать пару часов. Сам Томас обыскивать дом не станет. Поздно уже, а там темно и вообще… нет, помощи подождет. Но… а если останется дом сторожить?
Или шерифа попросит?
— Уна?
Я дернулась, повернулась неловко и нож, сорвавшись с ладони, уткнулся в мерзлую землю. Хорошо, что не в сапог.
— Уна, что ты здесь делаешь? — Ник спускался по тропе. Ступал он осторожно, хотя на дорогу и не смотрел, изучил до последнего поворота.
— Сижу. А ты?
— Гуляю.
На нем старый охотничий костюм. Помню его. Правда, теперь штаны стали широковаты, а куртка и вовсе висит: все же в восемнадцать Ник был куда больше себя нынешнего.
— На ночь глядя?
Из-за плеча Ника выглядывало короткое дуло ружья.
— Почему бы и нет?
Он оказался рядом.
