Но он сказал ей, что ему хочется лишь вернуться домой. Не пожелает он обращаться к газетам. Он, конечно же, прав. Дело не в толпах и ярких огнях, не только в болтунах из прессы и тех, кто подбегает, чтобы в тебя плюнуть. Также возможно — как говорил диктор по радио, — что существо может прикончить и простая болезнь, вроде простуды, если оно не выработало против нее иммунитета. А еще хуже — если зараза уже в нем поселилась, а проявится как смертельная, лишь когда существо вернется домой и столь невинно принесет с собой средство уничтожения всего своего народа. Лучше об этом не думать.
Надо постараться и увезти его как можно скорее, но она не может уехать просто так. Ей понадобится какой-нибудь предлог. Придется ждать отпуска.
Не было его, как ей показалось, долго. Теплым ветром расчистило небеса, стали видны звезды. Интересно, подумала она, что он сейчас делает, насколько далеко заплыл, какая под ним глубина. Подумала о том, как он плывет среди чудесных красок, в том, что вокруг так не похоже на его дом, но знакомо — как будто человека из Коннектикута похитили и увезли на чужую планету, а потом вернули в Норвегию или Японию: еще не дом, но узнать можно.
Но там внизу сейчас темно, а совсем не прелестно освещенный аквариум, какой она себе воображала в дневные часы, где клубятся косяки крохотных нежных животных, которые парят и медленно танцуют в собственных безмятежных потоках так, что видишь перед собой будто ожившую картину. Как бы то ни было, это неправильно. Океан — не аквариум, который есть среда искусственная. Океан — это целый мир. А мир — не искусство. Дороти подумала о живых существах, что движутся в том мире, крупные, безжалостные и голодные. Как и тут, наверху.
Она принялась было убеждать себя, что он лежит на дне моря раненый или умирающий, когда увидела, как из воды движется его силуэт. При том освещении и на таком расстоянии выглядел он в точности как статуи богов, вот только голова у него слегка крупнее и круглее, чем нужно. И шел он округлыми плавательными движениями от бедра до колена, легко неся свои крупные могучие плечи и руки.
Дороти протянула ему полотенце, и он вытерся.
— Мне тебя сейчас начать учить, как водить машину, или лучше подождем до завтра? Уже поздновато. Я не знала, что ты так долго.
— Завтра, — ответил он.
— Тебе холодно?
— Нет.
Он снова забрался на заднее сиденье. Дороти завела машину.
— Тут хорошо будет учиться, — сказала она. — Вокруг, похоже, никого, а вон та дорожка бежит далеко и просто прямая.
Она рассказала ему о своем плане. Способен ли он ждать так долго? Он ответил, что да. Она спросила, как ему было в воде. Он ответил, что не как дома; здесь он чувствовал себя почти таким же чужим, как и на суше.
— Только там я умею защищаться. Там никто не нападает за то, что ты думаешь. Нападают, если их поранил, или залез к ним в дом, или если тебя хотят съесть.
— И если ты другой. Здесь тоже так поступают.
— Но в море это не только потому, что ты другой.
— Я думала, всем повсюду нужно приноравливаться, или другим людям станет тревожно и опасно. А потом, когда их больше, чем тебя, они на тебя наваливаются.
— Здесь так бывает?
— Более-менее. Правда, сперва тебе дадут понять, как они думают, а потом тебе нужно заставить их поверить в то, что ты думаешь так же. Что-то еще произошло. Ты грустный.
— Да. Что-то происходит.
— Институт здесь много подводных исследований проводит. Ты об этом?
— Нет. Не знаю. Неправильно там как-то.
— Ты же не отсюда.
— Думаешь, я изменился? Может, со мной что-то сделали при экспериментах, а я об этом тогда не знал, и я теперь больше не могу вернуться и жить в мире. Мне делали много уколов, знаешь, чтоб я спал.
Дороти остановила машину на обочине, перегнулась через спинку сиденья и обняла его за шею. Поцеловала и погладила по спине.
— Не беспокойся. Как-нибудь получится. — Она повернулась было к рулю, когда он спросил:
— Мы можем пойти?
Они остановились не слишком далеко от дома, но в районе побогаче: то была улица крупных домов, стоявших в садах, и тротуары были обсажены деревьями. Она вышла из машины, велев ему аккуратнее закрывать дверцу.
Пошли они, взявшись за руки. В какой-то миг Ларри встал неподвижно, глубоко дыша. Сказал, что там — цветок и он его чует. Снял сандалии и прокрался по обширной лужайке к цветочной клумбе. Дороти двинулась за ним, надеясь, что хозяева этих домов собак держат внутри, а не снаружи. Когда она его догнала, он уткнулся лицом в какие-то белые цветы, которые она определила как душистый табак. Минут двадцать они гуляли по садам, а потом решили ехать домой.
На следующие несколько дней у них установился распорядок. Вечером они уезжали. Купались, но не так долго, как в первый вечер, а потом она учила его водить машину. Схватывал все он быстро. Дороти купила ему шляпу, расставила ее, очки от солнца, которые тоже сама ему подогнала, и кое-какой макияж, с каким они экспериментировали, пока он не сказал, что ему, кажется, нравятся разные краски. Дороти накрасила его бежевым. Но когда он добрался до коробки с гримом сам, то размалевал себя тремя разными оттенками: желто-коричневым, красно-коричневым и темно-коричневым.
— Руки, — сказала Дороти.
— Перчатки. Какие, по-твоему, лучше?
— Индейские лучше смотрятся, но они слишком необычны. Может, лучше китайские.
— Я думал, они скорее японские. Тебе черные не нравятся?
— Смотрятся неестественно. Не знаю почему.
— Они все смотрятся неестественно, но при таком освещении на шоссе естественно никто не смотрится.
— И все же обратят внимание на человека с зеленой головой. Наверное, тебе лучше раздобыть парик.
— Хорошо. Наверное, каждый вечер буду пробовать другой цвет.
Когда Дороти выходила за покупками, Ларри преимущественно слушал музыку или смотрел телевизор. Это из криминального телесериала он почерпнул мысль о том, как завести машину без ключа — выдернуть провода и замкнуть их. Дороти впервые узнала об этом, когда вошла к нему в комнату сообщить, что будет готова через десять минут, а его там не оказалось.
Весь вечер она прождала в кухне. Машину он не взял, но шляпы на месте не было — как и сандалий, костюма, носков и перчаток. Дороти так волновалась, что, когда он наконец вернулся, готова была стукнуть его от облегчения и ярости.
— Куда ты девался? — прошипела она, подталкивая его по коридорчику к нему в комнату. — Расхаживаешь повсюду как твоей душе угодно. Я же говорила, нужно быть осторожнее.
— Я ездил.
— Машина весь вечер простояла в гараже, я проверяла.
