На миг Дороти решила, что известие об Акварии — одно из ее особенных объявлений. Но так быть не могло. Особые голоса никогда не звучали подолгу, и было в них что-то тихое, близкое, как во сне, — их было слышно в ухе так, словно порождал их сам орган слуха, а не что-то извне его. Эту же тираду произнесли обычным эмоционально подогретым бубнежом торговца-рекламщика.
Если бы Скотти выжил, она б сейчас звонила в школу и ставила их в известность, что из-за этого предупреждения сама заберет его днем. Пусть даже теперь он был бы взрослый мальчик; сколько ему? Умер он от обычного наркоза, какой дают перед простым удалением аппендикса, и после объяснить ей это могли только «индивидуальной реакцией», «непредвиденной аллергией» и «лекарственной непереносимостью». А несколько месяцев спустя она потеряла ребенка. Тут-то все с Фредом и начало меняться. Первый удар оглушил обоих, а вот второй отвратил их друг от дружки. Каждый подспудно винил другого, в то же время ощущая обиду, ярость и вину при мысли о том, что подобное же несправедливое порицание излучается и противоположной стороной. Затем легче стало все замести под ковер; они слишком уж выдохлись, чтобы предпринимать что-то еще. Так оно и длилось: молчания, отдельность, отчаянное придумывание разговоров, которые, как оба знали, будут безнадежны. Задолго до того, как стал ей неверен, Фред предложил спать в разных постелях. У обоих бывали неполадки со сном, и они просыпались в разное время. Да и, в конце концов, не то чтоб они теперь как-то извлекали прок из того, что спят вместе. Она поняла, что это конец, когда он так сказал, но в ней не было силы что-то с этим поделать. В нем тоже немного сил, похоже, было, иначе они б уже развелись. Заметай все под коврик достаточно долго — и хоть из дому съезжай.
В десять минут двенадцатого зазвонил телефон, и Фред сообщил ей, что машина — его знаменитая любовно холеная старая машина — сломалась опять и он задержится, а к ужину, возможно, приведет кого-то с собой. Просто закусить, потому что им нужно кое о чем переговорить.
— Тогда выясни, вегетарианец он или еще какой маньяк здоровой пищи, будь добр! — попросила Дороти. — Не намерена я подавать стейк тому, кто станет орать мне свои волшебные мантры.
— Нет, он не из этих. Что угодно. Пиво и сэндвичи.
— Ох нет, я вам что-нибудь горячее приготовлю. Но если ты мне прямо сейчас не скажешь, чего от меня хочешь, это будет спагетти-болоньезе и салат. И мороженое.
— Годится. До встречи, — сказал он и повесил трубку — задолго до того, как она рассчитывала на это. Такое слегка расстроило ее и раздосадовало — сперва из-за него, затем из-за самой себя.
Она переоделась в трико и занялась упражнениями в свободной спальне. Делала настоящие танцевальные упражнения, а не те, какие нужно лишь для того, чтобы поддерживать себя в форме. Начала без музыки, а потом внесла радио и включила его.
Ей нравилось в гостевой комнате, где никогда не бывало гостей. Вообще-то предназначалась она для сундуков или мебели. Та, куда они селили гостей, была намного больше. Эту же комнату она выкрасила сама, повесила занавески. Там уже стояла кровать, а ванная располагалась по соседству. Первоначально они считали, что это станет игровой для детей, что было бы удобно — комната на первом этаже. В нижнем ящике одного комода все еще лежали две-три игрушки Скотти. Фред сюда и близко не подходил. Вероятно, считал, что здесь по-прежнему полно садовой мебели, крокетных комплектов и прочего, что Дороти успела перенести, когда мистер Мендоса выстроил им сарай во дворе.
Она как раз выполняла движение, как сама считала, из «Лебединого озера», когда музыка замедлилась, и тихий голос из радиоприемника очень слабо произнес — так, что ей едва удалось разобрать слова: «Все в порядке, Дороти. Все будет хорошо».
Она выпрямилась и поняла, что вся в поту. Музыка звучала дальше как ни в чем не бывало. Дороти зашла в ванную и разделась, постояла под коротким выплеском воды из душа, переоблачилась, прополоскала трико, чтобы смыть пот, и развесила их на штанге душевой занавески.
Съездила в городок и купила грибов, мяса и сыра. В супермаркете кто-то с разбегу кинулся к ее продуктовой тележке и врезался в нее. Оказалось, ее подруга Эстелль, которая сказала:
— Так, дамочка, ваша страховая компания должна мой страховой компании четыре миллиона дубов. И в этом супермаркете вы больше никогда за руль не сядете.
— Лихач на дороге, лихач на дороге, — нараспев произнесла Дороти и рассмеялась. В ответ тоже толкнула ее. Девушка за кассой у выхода глянула на них так, точно они портят товар.
Всякий раз оказываясь с Эстелль, Дороти становилась громогласнее, по-детски дурашливей и счастливее, чем с кем бы то ни было еще. Эстелль вытягивала у людей на поверхность их хулиганские инстинкты. Когда они только еще познакомились, все закончилось тем, что в кухне у Эстелль они выпили целую бутылку хереса в два часа дня и пересказали друг дружке свои печальные жизни, на слух показавшиеся такими безнадежными, что обе наконец расхохотались и не могли остановиться несколько минут. С тех пор они и дружили.
— Зайдешь, кофе выпьешь? — спросила Эстелль.
— Я бы за, только ненадолго. Фред приведет кого-то из конторы на ужин.
— И ты спешишь выполнять свои супружеские обязанности. Господи, вот по чему я не скучаю.
— Да ты шутишь. Они получат спагетти, и уж лучше пусть им понравится.
Они сравнивали рецепты мясной подливы, когда по одному проходу к ним рысью прискакала фигура вроде громадной куклы. Фигура была женской, одета в нечто вроде наряда тамбурмажоретки и несла поднос на ленте, которая охватывала ей загривок. Из-под некой разновидности военного кивера, сочиненного из картона, выкрашенного в металлический цвет, красной блескучей пыли и боковых розеток, кустились длинные локоны. Весь поднос покрывали крошечные квадратики сыра, из середки каждого кусочка перпендикулярно вверх торчала зубочистка.
— Дамы, можем ли мы вас заинтересовать сегодняшним особым предложением? — начала девушка и тут же разразилась шквалом рекламного трепа, почти что целиком лишенного выразительных интонаций. Чтобы прервать ее, Эстелль потянулась к одной зубочистке и, помедлив с минутку, пока Дороти боялась, что она заткнет кусочком сыра девушке рот, все же сунула его в свой. Но голос, очевидно, никак не связанный с опущенным долу взглядом девушки и едва шевелящимися губами, не умолкал. Глаза ее вообще-то смотрели так, словно девушка временно удалилась с Земли: глядели издали, с другой планеты. Лицо она поворачивала то к одной из них, то к другой, а голос перечислял швейцарские, американские и французские сыры.
— Ну и как? — прошептала Дороти.
— Скажу, когда дожую, — ответила Эстелль, делая вид, будто ей трудно зубами размалывать сыр.
Девушка сунула поднос Дороти.
— Э-э, нет, спасибо.
— Покупать не обязательно.
— Ну, боюсь, я только что купила тот сыр, что был мне нужен.
— Этот — особое предложение. — Прозвучало обвинением. Она предложила поднос с большею силой. Дороти отступила на шажок. Девушка надвинулась.
