Бросив многозначительный взгляд на Лейбу, выбиравшего чесночную колбасу к горилке, он провел девушку сквозь гудевший улей ярмарки, и вскоре они оказались в лавке.
Шепсель усадил ее в кресло, смахнув пыль с подлокотников, и попросил:
– Подождите меня пару секунд. Уверяю вас, вы не пожалеете.
Он бросился в чулан, где бережно хранил кольцо и серьги, и вскоре предстал перед гостьей, держа в вытянутых руках две коробочки из красного бархата.
– Соблаговолите принять от меня скромные подарки. – От волнения мужчина заговорил красиво, сам не ожидая от себя такого красноречия.
Малка сразу хотела отказаться, но старый знакомый – любопытство – не позволил ей этого сделать, и она, бережно приняв их в свои маленькие белые ручки, открыла сначала одну коробочку, с кольцом.
Шепсель отдернул запыленную занавеску, чтобы в комнату проник луч сентябрьского солнца, уже не такого яркого, как летнее, но позволявшего увидеть радугу бриллианта, и Малка вскрикнула от восхищения:
– Ах, как красиво!
Полюбовавшись кольцом, она положила его в коробочку и хотела поставить на стол, но Гойдман запротестовал:
– Зачем вы это делаете? Прошу вас, наденьте на палец.
Малка послушалась, кольцо на ее среднем пальце смотрелось как влитое, и Шепсель обрадовался, что угадал размер.
– Вот теперь поглядите, что в другой коробочке.
Бриллиантовые серьги поразили ее больше, чем кольцо. А когда Шепсель помог ей надеть их, она кинулась к зеркалу и прошептала:
– Какая прелесть!
– Вам действительно нравится? – Гойдман был доволен собой. – Тогда это ваше. В общем, я и не скрываю, что купил это для вас. Я знал, как относится ко мне ваш дядя, но надеялся, что однажды вы переступите порог моей скромной лавки.
Она покраснела.
– Господин Гойдман, я не могу это принять. Мне придется объяснять моему дяде, откуда у меня такие вещи.
– Это действительно серьезно, когда незнакомый молодой человек дарит драгоценности девушке, – согласился Шепсель. – Но когда жених преподносит это своей невесте – что здесь плохого?
Она с изумлением посмотрела на него, ожидая шутливой улыбки, но антиквар был серьезен.
– Я несколько раз просил вашей руки у Якова. Но старый пройдоха считает, что я недостаточно хорош для вас, что вы выйдете замуж только за наследного принца. – Он вздохнул и приложил руку к сильно бьющемуся сердцу. – Да, я согласен с ним, вы достойны быть королевой. Но давайте рассуждать здраво: в наших краях вам не найти человека, который осыпал бы вас золотом. Кроме меня.
Малка захлопала длинными ресницами и переспросила:
– Кроме вас?
– Да, кроме меня, – повторил Гойдман более твердо. – Я богат и готов тратить деньги только на вас. У вас будет самое дорогое меховое манто, самые крупные бриллианты, платья мы закажем из Парижа. Мои деньги удовлетворят любое ваше желание. И при этом я требую взамен немного любви.
Она молчала, пораженная таким пылким признанием.
– Сам я люблю вас безумно, – продолжал Шепсель и вдруг упал на колени и обнял ее ноги. – Я думаю о вас день и ночь, вы вошли в мое сердце и душу, я не могу без вас жить. Малка, прошу вас, не убивайте во мне надежду.
Он опустил голову, а девушка, зардевшаяся, как мак, теперь уже по-другому смотрела на торговца антиквариатом. Его пылкость передалась и ей, и она почувствовала желание обнять его, сказать что-нибудь хорошее. Ну почему дядя не хочет, чтобы она общалась с господином Гойдманом? Он молод, привлекателен, богат и вполне достоин ее семьи, хотя старый Яков и говорит, что братья Гойдман не весть какое сокровище.
– Вы станете моей женой? – Шепсель по-прежнему не поднимал голову, и она прикоснулась тонкими пальчиками к его волосам.
– Дядя никогда не согласится.
– Что мне дядя? – воскликнул мужчина и вскочил на ноги. – Я женюсь на вас, а не на вашем дяде. В конце концов, мы можем убежать с вами в Одессу и там пожениться. А когда вернемся сюда, что сможет сделать ваша семья? Что ей останется сделать? Только благословить на счастливую семейную жизнь.
Малка вздохнула:
– Это неправильно. Так нельзя.
– Ну почему? – Шепсель взял ее за руку, почувствовав, как она пылает. – Многие так делают. Или вы считаете, что я недостоин вас?
– Да нет, конечно же, достойны, – Малка закусила губу, – но так не принято, и вы сами об этом знаете. Давайте я еще раз попробую поговорить с дядей. – Она сняла с себя украшения и положила их в коробки. – Обещаю, если мне не удастся уговорить дядю и тетю, я что-нибудь придумаю.
– О, моя королева! – Он хотел снова опуститься на колени, но девушка остановила его:
– Прошу вас, не нужно, господин Гойдман. Мне пора. Если кто-нибудь заметит, что я была у вас в лавке одна и расскажет дяде, разговора с ним не получится.
Лицо Шепселя приняло покорное выражение.
– Идите, любовь моя, – грустно сказал он, – мне не хочется вас отпускать, но другого выхода нет. Бросьтесь к ногам Якова, умоляйте его и возвращайтесь сюда с хорошей вестью. Одному богу будет известно, как я стану ждать вас, молиться за вас и переживать.
Ему хотелось схватить ее в объятия, но он не посмел этого сделать. Ее полные губы, волнистые мягкие волосы, глаза Мадонны – все сводило с ума.
– До свидания, господин Гойдман. – Стоя на пороге, Малка махнула ему на прощанье и улыбнулась. – О моем разговоре с дядей вы узнаете сразу.
– Я так надеюсь. – Шепсель снова приложил руку к сердцу, но девушка уже упорхнула, словно яркая птичка.
Мужчина подошел к окну и задернул занавеску, оставив лишь маленькую щелку. Настырный солнечный луч будто не хотел покидать лавку, бился в щель, на нем словно оседали пылинки, кружившиеся по помещению, но Шепсель ничего не замечал.
Свет раздражал его, и он опустился в кресло, прикрыв рукой глаза. В такой позе и застал его Лейба с двумя бутылками горилки в руках и кругом чесночной колбасы в кармане брюк.
– Шо, братишка, ушла твоя краля? – Он бросил все на стол. – И черт с ней. Давай поедим.
Шепсель отнял руку от побледневшего лица и сжал кулаки.
– Никогда не говори ничего плохого об этой женщине, – прошептал он. – Слышишь? Никогда, или я превращу твой длинный еврейский нос в кровавую кашу.
Лейба осекся. Брат давно уже не разговаривал с ним в таком тоне.
– Да пожалуйста. – Он достал из кармана нож, вытер о штаны и принялся резать колбасу. – Не хочешь – вообще можешь ничего не рассказывать.
