Директор Лувра, готовый к такому исходу событий, пригласил двух ювелиров, и вместе с Ле Клерком и его учеником те принялись внимательно осматривать его работу, а вскоре вынесли вердикт: эту тиару действительно сделал Рахумовский.
Сломленный этим известием директор Лувра предложил Израилю выпить вина, рассказать о себе и под шумок вызвать полицию.
По его мнению, талантливый ювелир и чеканщик был обычным одесским мошенником, и его следовало наказать.
Прибывшая полиция отвезла Рахумовского в участок, где два дотошных полицейских принялись расспрашивать его обо всем: и о короне, и о заказчике, который обманул весь мир искусства.
Израилю не хотелось в тюрьму, и он подумал о том, что если кто и виноват в его злоключениях, то это Гойдман, и он тоже заслуживает наказания.
Он уже открыл рот, собираясь все честно рассказать, однако в самую последнюю минуту практичность взяла верх. Как бы то ни было, с Гойдманом еще придется поработать: он всегда заказывал интересные вещи и очень хорошо платил, во всяком случае, больше, чем другие заказчики-мошенники.
Поэтому, приложив руку к сердцу, он заговорил, сделав грустные глаза и выражая огромное желание помочь:
– Клянусь вам, господа, что я не знаю имени этого заказчика. Однажды осенним вечером ко мне пришел хорошо одетый мужчина и принес чертежи и материалы. Он сказал, что сам из крымского города Керчи и хочет, чтобы я изготовил тиару для подарка его невесте. Он еще спросил, считаю ли я это хорошим подарком. И я ответил: «Таки да, считаю». Он заплатил хорошие деньги – тысячу восемьсот рублей. Клянусь, я никогда не держал в руках такую сумму.
Полицейские переглянулись. По их мнению, Рахумовский заслуживал тюрьмы, но на него у них не было ничего. Не посадишь же человека только за то, что он изготовил тиару! В конце концов, не Рахумовский продал ее коллекционерам, а те предложили в музеи мира.
Бедный еврей из Одессы никого не обманывал, как ни крути. Его пришлось отпустить.
У тюрьмы Израиля уже поджидал пронырливый Моран с переводчиком, вцепившийся в ювелира как клещ и потребовавший подробного рассказа, пообещав деньги на обратную дорогу.
Израиль рассказал ему то же самое, что и полицейским.
Моран выслушал и подмигнул:
– Но, господин Рахумовский, я никогда не поверю, что вы не знаете имя заказчика. Я навел справки о вашем городе. Там много воров и убийц. Мне кажется, один из ваших заказчиков принадлежит к криминальному миру и вы его боитесь. Но я никому не расскажу, честное благородное.
Он заморгал, и Израиль улыбнулся про себя. Он вспомнил слова Гойдмана о газетчиках: «Они швыряют в тебя дерьмом, как обезьяны». Понятное дело, что клятвам журналиста не следовало верить.
– Я уважаю вас, Эжен, – ответил мастер и улыбнулся. – Но и вам скажу то же самое. К сожалению, господин из Керчи не называл мне своего имени, а я, разумеется, не спрашивал.
Морану не понравился ответ ювелира, он мысленно обозвал его идиотом, но не слишком огорчился: статья в газете и так должна была быть убойной. Все эксперты Европы получат по заслугам.
Он любезно проводил Рахумовского до гостиницы, уверенный в том, что с творениями великого одесского мастера ему еще придется встретиться, и побежал в редакцию.
Израиль вернулся в Одессу, в свою маленькую мастерскую, и родной город встретил его восхищенными криками «Ура». Тиара сделала ювелира знаменитым на весь мир, заказы сыпались как из рога изобилия. А вскоре его отыскал американский бизнесмен и предложил попутешествовать с ним по свету, демонстрируя тиару.
Рахумовский согласился. Но когда американец встретился с директором Лувра, едва оправившимся от скандала, тот категорически отказался продавать тиару, предпочитая терпеть убытки, но не жалкие насмешки.
Путешествие сорвалось, однако Рахумовский в Одессе не остался. Забрав свою семью, он уехал в Париж.
Глава 58
Одесса, 1903 г.
Шепсель сидел на террасе нового загородного дома, который приобрел в результате удачной продажи своей «Моны Лизы» – так он называл тиару, – и вспоминал, как ему удалось одурачить мировых экспертов.
Фон Штерн, так дорожащий своей репутацией, сам того не зная, помог ему. Однажды Шепсель прочитал в учебнике Генриха о мраморной плите с описанием выкупа Сайтафарна.
В его голове сразу родилась многоходовая комбинация. Для начала Гойдман дополнил несуществующую часть выкупа, придумав тиару. А почему бы нет? Почему такая корона не могла, собственно, входить в выкуп? Конечно, могла, но она должна была выглядеть роскошно и, главное, правдоподобно.
Шепсель сам сделал чертежи и стал искать мастера. Как ни странно, он нашел его в своем родном городе. При виде работ Израиля у него перехватило дыхание, но все же Гойдман решил проверить ювелира. Он поручил ему изготовить несколько подделок, благополучно сбыл их коллекционерам и тогда показал Рахумовскому чертежи.
В разговоре с полицейскими Израиль сказал почти правду: о том, что тиару планируется продать в известный музей мира, Шепсель, естественно, умолчал. Впрочем, Израиль и не пытал своего заказчика. Какое ему, в конце концов, дело, зачем Гойдману понадобилась тиара? Понадобилась – и ладно. Он хорошо заплатил, гораздо больше, чем остальные заказчики. Оба остались довольны друг другом – что же еще нужно?
Получив тиару, Шепсель приступил к выполнению второй части своего плана. Теперь ему было необходимо продать ее в музей и получить большие деньги.
Собрав опыт, полученный у дяди Якова, очаковского мастера по изготовлению памятников, с которым они когда-то очень даже неплохо работали, Гойдман решил сам изготовить недостающий кусок плиты (о том, что этого куска очень не хватало археологам, он знал из учебника Штерна и решил восполнить это).
Изучение древнегреческого ему тоже очень пригодилось. На осколке плиты он нацарапал часть текста, создав, таким образом, полную картину выкупа. Итак, кроме всего прочего, для царя изготовили и тиару.
Гойдман не поленился детально описать ее, чтобы у антикваров не осталось сомнений: корона Гойдмана – именно та, о которой написано на плите. Далее – визит к Штерну, безвозмездное дарение осколка музею.
Антиквар тут же написал научную статью, сообщая о таком важном для истории и археологии факте. Когда научная пресса подхватила описание тиары, она и появилась на свет, якобы найденная на раскопках Ольвии. Потом Шепсель отправился в Европу, чтобы предложить ее в Венский музей.
На его удивление, лучшие эксперты Вены не смогли отличить подделку от подлинника и обязательно купили бы ее, если бы у них хватило денег.
Впрочем, Гойдман не огорчился. Он с самого начала лелеял более честолюбивые мечты. Его тиара должна быть вместе с «Моной Лизой», то есть только в Лувре – и больше нигде. И такая возможность представилась. Услышав о неудаче венских коллег, дирекция Лувра сделала все, чтобы заполучить тиару. И они ее заполучили.
