Сергей Натанович Бернштейн (1880–1968) — советский математик, профессор Харьковского и Московского университетов, академик АН СССР
Как вспоминал преподававший в Харькове в 1920-е годы психолог К. К. Платонов, «лишь немногим профессорам, например Воробьеву, разрешалось читать лекции по-русски. Большинство же читало на смеси русского с украинским. <…> Некоторые, забыв украинское слово, прервав лекцию, листали словарь и с радостью пользовались подсказками студентов. <…> Доцент Безуглая, проводя занятия по гистологии, нашла блестящий выход: пробормотав что-то невнятное по-украински, она тут же постоянным рефреном говорила: „Чи поняли? Чи ни?“ И повторяла все подробно по-русски». Литературовед А. И. Белецкий читал лекции исключительно на русском языке. Начиная преподавать курс теории литературы, он обратился к студентам со следующими словами: «Курс русской литературы я должен читать по-русски. Что касается этого курса, то он должен читаться по-украински. Я надеюсь, вы мне простите, что я буду читать его тоже по-русски». Судя по воспоминаниям Л. А. Дражевской, «разговорным языком студентов из провинции был украинский, так называемые „городские“ предпочитали говорить по-русски, но умели говорить и по-украински»
[379]. Впрочем, деление шло не только по линии «деревня — город». Многое зависело от региона Украинской ССР. Советский археолог В. А. Городцов вспоминал, как в июне 1925 г. в вагоне поезда он разговорился с попутчицей, вместе с которой он ехал из Харькова. Женщина возвращалась в родной Мелитополь. На вопрос об украинизации она ответила: «А что нам до украинизации?! В школах, там учат ребят по-украински. А мы все говорим по-русски. Весь город говорит по-русски, да и жители, пожалуй, более русские, чем украинцы. Я сама русская из Саратова. Муж, правда, украинец, да он меньше моего знает украинских слов»
[380].
В анонимном письме студентов из Украины И. В. Сталину (1926) присутствовали резко отрицательные оценки украинизаторских усилий властей: «Вы обязаны вышибить шовинистический дух из зарвавшихся шовинистов-украинцев. Мы, студенты, прочли распоряжение Укрреспублики о принятии в вуз[ы] только лиц, владеющих украинским языком. Такое постановление явно контрреволюционное, тогда долой от нас всех украинцев, а через 10–15 лет от нас из вузов РСФСР, а через десяток лет от нас останутся рожки да ножки, потому что мы передеремся. Тов. Сталин, Вы стальной ленинец, поэтому приложите все усилия и вышибите из друзей контрреволюционеров, всяких Чубарей, Петровских и пр[очих], национализм поганый. <…> По-нашему, надо во всесоюзном масштабе договориться, чтобы один язык по всем республикам был обязательным, но только не по капризу данной республики, а утвержденный съездом или пленумом советов, а остальные языки — дело всякого гражданина. <…> Мы допускаем поощрение национальных потребностей у якутов или тунгузцев, а не как украинцев, где все отлично говорят по-русски и тот же Чубарь с Петровским заседание открывают на украинском языке, а заканчивают на русском, некоторые из нас очевидцы таких сцен. Мы обвиняем укрдураков за такое глупое постановление о комплектовании вуз[ов]. Может быть, они и нас, оканчивающих вузы, как неукраинцев не возьмут на службу на территории какой-то фиктивной Украины?»
[381]
Рвение властей далеко не всегда находило понимание и у искренних сторонников украинизации. С. А. Ефремов, делая запись в своем дневнике о практике политики украинизации, отмечал: «Издан был приказ, чтобы все служащие учили украинский, но никто из русских и „тоже-малороссов“ этого всерьез не брал… Но тут начали принимать экзамены и, кто не сдал — выгонять. Вот тут и началось»
[382]. В этой связи хочется вспомнить анекдот на тему украинизации, распространенный в 1920-е годы. Беседуют двое служащих, обучающихся украинскому языку. «Ну и трудное это наречие малороссийское!» — «Это не наречие и не междометие, а предлог, чтобы нас выбросить со службы»
[383].
Интересные наблюдения о происходивших в республике изменениях были зафиксированы в пьесе Н. Г. Кулиша «Мина Мазайло» (1929). Герой пьесы Мазайло хочет изменить свою фамилию на Мазенин, но его сын Мокий выступает против. В дискуссию между ними включается тетя Мотя, весьма настороженно относившаяся к украинизации. Беседа между этими персонажами представляется достойной внимания. Тетя задает вопрос: «Тогда я не понимаю, что такое украинцы, кто они такие: евреи, татары, армяне?.. Пожалуйста, скажите мне, кого у вас называют украинцами?» Мазайло отвечает: «Украинцами зовутся те, кто учит несчастных служащих так называемому украинскому языку. Не малороссийскому и не Тарасошевченковскому, а украинскому — и это наша малорусская трагедия». Далее Мазайло разъясняет, что украинцы — это частично «наши малороссы, то есть русские», а частично «галичане, то есть австрияки, с которыми мы воевали в 1914 году, подумайте только!». Мазайло не верит в украинизацию: «ничего из вашей украинизации не выйдет, это вам факт, а если и выйдет, то пшик с бульбочкой — это вам второй факт, потому что так говорит мое сердце»; «Сердцем чувствую, что украинизация — это способ делать из меня провинциала, второсортного служащего, и не давать мне ход на высшие должности». Другие персонажи ему возражают, говорят, что это политика партии. Весьма примечательна реплика тети: «Вы серьезно или по-украински?»
[384] В пьесе Кулиш представляет Мазайло как жертву русификации, не желающего понять и принять «сознательное украинство», сомневающегося в существовании украинской идентичности.
Действительно, служащие нередко высказывались об украинизации довольно резко. Например, в Николаеве заместитель главного бухгалтера завода «Марти» Новиков (беспартийный) заявил: «Украинский язык — собачий язык и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело закончилось выговором
[385]. В Краматорске заведующий тарифно-экономическим отделом заводоуправления Т. Файнберг высказывался в таком духе: «Нам нет надобности изучать украинский язык, потому что при социализме все языки сольются в один»
[386]. На заводе им. К. Либкнехта в Днепропетровске часто слышались такие разговоры: «Зачем нам украинизоваться, изучать украинскую культуру, если мы должны быть интернационалистами и иметь один общедоступный язык, функции которого выполняет русский язык»
[387].
