Как бы то ни было, статья появилась не случайно. К тому же завершающий этап пребывания Кагановича на посту главы КП(б)У ознаменовался еще одной — очередной — попыткой добиться расширения территории республики. В мае 1927 года добиться от ЦК ВКП(б) создания комиссии не удалось, и в марте 1928 года Совет национальностей по инициативе Н. А. Скрыпника начал масштабное исследование положения украинцев в РСФСР
[736], а через пару месяцев Политбюро ЦК КП(б)У вновь обратилось к вопросу о границе между УССР и РСФСР. Пользуясь тем, что в центре началась подготовка к созданию Центрально-Черноземной области (ЦЧО), Харьков выдвинул территориальные претензии на часть Воронежской и Курской губерний. 18 мая украинское Политбюро рассмотрело подготовленный проект докладной записки в ЦК ВКП(б). Украинские лидеры ссылались на «грубое извращение национальной политики партии по отношению к украинскому населению в Курской и Воронежской губерниях»: как доказывал Скрыпник, украинизация там якобы не проводилась
[737]. К тому же, по мнению республиканских лидеров, в экономическом плане указанные территории имели «гораздо больше общих черт с приграничными округами УССР». Таким образом, заключало украинское Политбюро, «проведение государственной границы между УССР и РСФСР по этнографическому принципу вполне совпадает с сельскохозяйственными и экономическими районами»
[738].
Республиканское руководство обратились со своими требованиями в Секретариат ЦК ВКП(б), куда и было отправлено соответствующее письмо
[739]. Впрочем, и в этот раз Харькову не удалось добиться желаемых результатов. 24 мая 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б), рассмотрев «вопросы ЦК КП(б)У», постановило «признать нецелесообразным в данный момент предложение украинцев о присоединении к Украине некоторых уездов Курской и Воронежской губерний»
[740]. Стоит признать, что активный сторонник расширения территории УССР Скрыпник решением центрального руководства не удовлетворился и, уже после перевода Кагановича в Москву, 14 декабря 1928 г., написал статью «О границах УССР», в которой отстаивал необходимость расширения территории Украины. Как писал Скрыпник, «никакие принципиальные соображения не служат доказательством того, что УССР не может занимать общую совокупность территории с украинским большинством населения, а обязана ограничиваться дореволюционными „малороссийскими“ губерниями плюс Новороссия»
[741]. Точку в вопросе о судьбе пограничных с УССР российских районов поставил Сталин во время своей встречи с украинскими писателями 12 февраля 1929 г. Как заявил генсек, «этот вопрос несколько раз обсуждался у нас», и решено было ничего не менять: «слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны, и вне страны»
[742]. Было упомянуто также, что у «некоторых русских это (изменение границ. — Е. Б.) вызывает большой отпор», и с этим «надо считаться». «У нас каждый раз, когда такой вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и т. д.»
[743], — рассуждал Сталин. Но, с точки зрения вождя, в СССР нет никаких границ: «С точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы, конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины и РСФСР»
[744].
Последние месяцы работы Кагановича на Украине пришлись на сложный период в истории страны, когда стали обозначаться и новые тенденции, обусловленные централизаторскими усилиями сталинского руководства, стремившегося сделать из партийных и общественных организаций послушных исполнителей принятых «наверху» решений, изолировав потенциальных противников режима. В стране был «раскрыт» ряд дел о вредительстве «спецов» и антисоветских буржуазных партий, направленных против остатков дореволюционной интеллигенции — прежде всего технической и научной.
Печально знаменитый судебно-политический процесс по делу «Об экономической контрреволюции в Донбассе» (так называемое «Шахтинское дело») прошел в Москве с 18 мая по 6 июля 1928 г. Первые аресты техников, инженеров и управленцев Донецко-Грушевского рудоуправления «Донугля» пришлись на лето 1927 г., следующая серия арестов состоялась осенью и зимой. 27 февраля 1928 г. секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) А. А. Андреев проинформировал Сталина о крупном «заговоре». Как считают специалисты, «Андреев поступал в данном случае как опытный и расчетливый бюрократ, давший понять, что расследование вышло за пределы Северного Кавказа и затрагивает лиц, работающих в аппаратах „Донугля“ (Украина) и ВСНХ (Москва)»
[745]. В начале марта 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) решило придать делу широкий размах, и начались форсированные следственные действия. На март-апрель 1928 г. приходится так называемый «ростовско-украинский этап» дела, на котором к следствию подключились, а затем стали доминировать украинские и частично московские чекисты
[746]. Центр следствия «фактически переместился из Ростова-на-Дону в Харьков, где находилось правление „Донугля“, сотрудники которого якобы руководили вредительством в Донбассе и осуществляли при этом связи с Москвой („Московский центр“) и заграницей»
[747].
В еженедельной сводке секретного отдела ГПУ УССР появился пункт «Русская общественность о Шахтинском деле». В документе за 1–7 апреля 1928 г. чекисты передавали свои наблюдения за настроениями инженерно-технических кругов Донбасса. Так, «профессора Герчиков, Конюхов, Курбатов, инженер Рутченковского управления Васюткин, главный строитель Сталинского комбината Воробьев, окружной строитель Зайцев, секретарь Буденовской Инжсекции Згиник, главный электрик Трухманов и ряд других высказывали такое мнение: „Шахтинское дело дутое. Это определенный поход против интеллигенции, в частности, против техперсонала, наподобие еврейских погромов, устраивавшихся полицией“»
[748].
