Кофейня Либмана на углу Дерибасовской и Преображенской – богатейшая обжорка буржуазии, где кровь рабочих претворялась во вкусные блюда для утехи кровопийц, – кофейня эта должна говорить рабочим больше, чем слова всех краснобаев… Одну кофейню Либмана могут уничтожить и отдельные личности, мировую же кофейню буржуазии могут и должны уничтожить только все рабочие…
Пусть террор личный и массовый широкой волной разольется по всей стране! Пусть буржуазия чувствует, что восстал наконец рабочий класс не для игры с ней в политику, а для полного ее уничтожения и захвата ее собственности!»
К идейным анархистам зачастую примыкали различные криминальные или полукриминальные элементы, прикрывавшиеся анархистскими лозунгами.
Об анархистском терроре читайте подробнее ниже и в посвященной ему отдельной главе этой книги.
Военно-полевая юстиция
Через неделю после взрыва на Аптекарском острове, 19 августа 1906 года, императором Николаем II было утверждено подготовленное Советом министров «Положение о военно-полевых судах». Военно-полевые суды вводились в губерниях, переведенных на военное положение или положение чрезвычайной охраны. В состав военно-полевого суда входили пять человек из числа строевых офицеров, причем закон не требовал ни от председателя, ни от 4 членов суда ни юридического образования, ни юридических знаний. Более того, участие в составе суда офицеров военно-судебного ведомства исключалось. Фамилии и должностное положение судей засекречивались и ни в коем случае не оглашались. Очевидно, власти опасались (и не без оснований!) мести со стороны революционеров. В положении не были четко обозначены рамки подсудности военно-полевого суда, было лишь указано, что они учреждаются для «обеспечения достаточной быстроты репрессий за преступления, выходящие из ряда обыкновенных». Единственным условием предания военно-полевому суду была очевидность преступления: «Когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании».
Предание суду происходило в течение суток после совершения преступления.
Решение о создании военно-полевого суда принимал генерал-губернатор или командующий войсками в соответствующей местности. Рассмотрение дела должно было продолжаться не более 48 часов, приговор приводился в исполнение в 24 часа. Дела рассматривались при закрытых дверях и без прения сторон, т. е. без обвинителя и защитника. Протокола судебного заседания не велось. Приговор излагался в упрощенной форме. 24-часовой срок, в течение которого приговор должен был быть исполнен, существенно затруднял возможность помилования, поскольку этим правом обладал только царь. Правда, приговоры военно-полевых судов не обязательно были смертными.
Похоже, высшие власти опасались то ли излишнего либерализма, то ли нерасторопности командующих войсками округов и генерал-губернаторов, отвечавших за формирование военно-полевых судов. Главный военный прокурор генерал-лейтенант В. П. Павлов 26 августа 1906 года разослал секретный циркуляр, в котором передавал требование «государя императора» о безусловном применении закона о военно-полевых судах «по всем преступлениям, предусмотренным в правилах о сих судах». И предупреждал: «Командующие войсками округов и генерал-губернаторы, которые допустят отступления от этого Высочайшего повеления, будут за это ответственны лично перед Его Величеством».
Проблема, однако, заключалась в том, что перечень преступлений, подлежащих рассмотрению военно-полевыми судами, не был четко прописан. К тому же понятие «очевидности» преступления достаточно субъективно. Власти на местах, как выяснилось, отнюдь не страдали либерализмом и явно переусердствовали.
Только 12 октября 1906 года на основе анализа почти 2-месячной практики применения «Положения о военно-полевых судах» Совет министров издал циркуляр, в котором разъяснялось, какие именно преступления подлежат рассмотрению военно-полевыми судами. Военно-полевому суду могли быть предаваемы «только лица, учинившие убийство, разбой, грабеж и нападение на часового или военный караул, а также вооруженное сопротивление властям и нападение на чинов войск и полиции и на всех вообще должностных лиц, и изобличенные в противозаконном изготовлении, приобретении, хранении, ношении и сбыте взрывчатых веществ или снарядов». Нетрудно понять, что главной целью военно-полевых судов была борьба с терроризмом и экспроприациями.
Предание военно-полевым судам гражданских лиц при фактическом отсутствии каких-либо юридических гарантий и возможности защиты вызвало бурю негодования слева, да и в условном центре российской общественности, и одобрение справа, в том числе правых либералов. Так, лидер праволиберальной партии «Союза 17 октября» А. И. Гучков писал в «Новом времени» 27 августа 1906 года: «При нашем расшатанном строе мы нуждаемся в твердой и решительной политике правительства. В серьезный момент, переживаемый нами, решительные меры необходимы».
Самое известное выступление против смертной казни – это, конечно, статья Л. Н. Толстого «Не могу молчать» (1908), написанная уже после прекращения функционирования военно-полевых судов, что, впрочем, не привело к снижению числа смертных казней в стране.
Интереснейшая полемика по вопросу о военно-полевых судах состоялась 13 марта 1907 года на заседании 2-й Государственной думы между двумя, возможно, лучшими ораторами России того времени – адвокатом кадетом Василием Маклаковым и Столыпиным. Маклаков в своей речи подчеркивал антиправовой, антигосударственный характер военно-полевых судов, в которых усмотрение подменяет закон:
«…ударяя по революции военно-полевыми судами, вы ударяете по нам, мирным гражданам, по всем тем, кто хочет суда и законности. Если вы так добьёте революцию, то вы добьёте одновременно и государство, и на развалинах революции будет не правовое государство, а будут только одичавшие люди – один хаос государственного разложения!»
Обращаясь к защитникам военно-полевых судов, считавших, что нечего на них пенять, когда существует никем не уполномоченный «подпольный революционный трибунал», Маклаков говорил:
«Разве вы не видите, что, оправдывая военно-полевые суды ссылкой на революционный трибунал, который таится в подполье, вы этим даёте самую убийственную характеристику ваших судов – вы уподобляете их тому революционному трибуналу, который вы сами казните во имя закона?
Подражая им, вы думаете спасти государственность – но разве государственность станет цельнее, если вы пойдете по пути ваших врагов, усвоите у тех, кого вы караете, и приемы, и метод действия?»
Отвечая Маклакову и соглашаясь с ним в принципе, Столыпин обосновал применение чрезвычайных мер в конкретных обстоятельствах:
«Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада… Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Это, господа, состояние необходимой обороны; оно доводило государство не только до усиленных репрессий, не только до применения различных репрессий к различным лицам и к различным категориям людей – оно доводило государство до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения».
