Таким образом, налицо три типа терроризма, каждый из которых характеризуется его собственной идеологией и способом действия – ассоциируемый с анархизмом, с социальной революцией и с борьбой за национальное освобождение.
«Однако, глядя в широкой исторической перспективе, различия перекрываются фундаментальными чертами, которые являются для них общими». Ивиански связывает возникновение российского революционного терроризма преимущественно с борьбой за социальную революцию; однако позднее, в начале XX века, в Российской империи были представлены и другие типы терроризма – анархистский и национально-освободительный, характерный для Польши, Армении и Финляндии.
Появление этого феномена в России не было чем-то уникальным в тогдашней Европе; террористические идеи развивались в работах германских (К. Гейнцен, И. Мост), итальянских, французских революционеров (преимущественно анархистов). Однако, на мой взгляд, генезис террористических идей в российском освободительном движении носил достаточно самобытный характер, а размах, организация и успех террористической борьбы русских революционеров сделали их образцом для террористов во многих уголках земного шара. Так, в Индии в начале ХХ века терроризм называли «русским способом». Говоря о влиянии борьбы русских террористов на мировой революционный процесс, мы имеем в виду революционеров-«политиков»; в случае с анархистским террором процесс был скорее обратным.
Сюзан Моррисси удачно суммирует основные черты, которые, по мнению большинства историков, присущи модерному терроризму: транснациональное перемещение людей и идей; признание террористической тактики современными идеологиями – анархизмом, социализмом, национализмом правого и левого толка; определенная социальная география (терроризм – явление городское); возникновение новых политических методов и институтов (включая государственное насилие и международное сотрудничество в «войнах» против экстремизма); новые роли массовой культуры и масс-медиа, а также использование современных технологий.
При всей огромной разнице между исповедующими террор радикалами XIX века и современными террористами трудно не заметить между ними некоторое типологическое сходство. Да и международное сотрудничество в борьбе против радикалов началось отнюдь не вчера. В литературе чаще приводятся сведения о том, что то или иное правительство предоставило русским радикалам политическое убежище. Но было и обратное: выдача по запросам русского правительства, как это сделало германское в случае Льва Дейча в 1886 году, или осуждение Владимира Бурцева британским судом к полутора годам каторжных работ за побуждение к убийству «лица, не состоящего в подданстве Ее Величества» в 1898-м. Лицом, на защиту которого встала британская Фемида, был император Николай II. Единственный в своем роде «литературный» процесс (Бурцев был осужден не за какие-либо конкретные действия, а за статьи в его журнале «Народоволец») стал возможен благодаря тесному сотрудничеству шефа заграничной охранки П. И. Рачковского и главного инспектора Скотленд-Ярда У. Мелвилла, специалиста по ирландскому терроризму.
Ну а теперь от теории перейдем к истории.
Убийство по теории. Сергей Нечаев и «Катехизис революционера»
21ноября 1869 года студенту Петровской земледельческой академии Ивану Иванову его товарищи по тайному революционному обществу «Народная расправа» Николай Николаев и Иван Прыжов предложили отправиться в парк при академии и помочь отыскать зарытый в гроте еще «каракозовцами» типографский шрифт. Иванов согласился. До парка добрались на извозчике, затем, отпустив его, пошли к гроту пешком. Недалеко от входа их поджидал еще один член общества – Алексей Кузнецов, а внутри – Петр Успенский и представитель таинственного революционного комитета Сергей Нечаев. Как развивались события дальше, подробно рассказал впоследствии Николаев:
«Когда мы… подойдя к гроту, вошли в него, пропустив Иванова вперед, я пошел сзади Иванова, Кузнецов сбоку; последний крикнул:
– Господа, где вы?
Из грота отвечали:
– Здесь.
Войдя в середину грота, я схватил Иванова сзади за руки; он стал вырываться; во время борьбы, происходившей молча, мы прислонились к стене грота. В это время Нечаев закричал:
– Где же он? – и схватил впотьмах меня одной рукой за лицо, стараясь зажать мне рот, а другой за горло.
Я принужден был выпустить Иванова и, освободив себя от рук Нечаева, закричал:
– Что вы меня душите, это я. Николаев!
В это время Иванов, вырвавшись от меня, побежал к выходу; тогда Успенский закричал:
– Убежал, ловите!
Кузнецов схватил Иванова и повалил его у входа в грот. Тогда Нечаев, я и Успенский бросились на Иванова. Нечаев сел на грудь Иванову и стал его душить. Кузнецов сидел на ногах, а я и Успенский стояли около и ничего не делали. В это время Иванов несколько раз крикнул и сказал:
– За что вы меня бьете, что я сделал?
Нечаев выругал нас всех за то, что мы не помогали душить Иванова, и потребовал башлык, который я снял с Кузнецова и подал Нечаеву. Последний мне кричал:
– Души! – и я второпях стал искать шею Иванова, но схватил только за руку Нечаева, душившую Иванова, причем Иванов успел повернуться лицом к земле и довольно громко простонать.
Немного погодя он уже не кричал, но еще шевелился. Тогда Нечаев взял у меня револьвер и прострелил им голову Иванова. После этого Нечаев привязал к ногам Иванова каменья; я же привязывал к рукам, но от волнения привязать не мог, почему Нечаев стал привязывать сам, и где он их привязал – не знаю. После этого мы все стащили Иванова в пруд».
Так в России был совершен первый «успешный» террористический акт. Мотив убийства – разногласия Иванова с организатором «Народной расправы» Сергеем Геннадиевичем Нечаевым. Одной из причин, «усиливших раздор между ними, – говорил на суде Кузнецов, – было приказание Нечаева… о том, чтобы Иванов наклеивал прокламации в столовых слушателей академии и библиотек. Иванов сказал, что после этого кухмистерские закроются и тогда негде будет обедать. Я в этом отношении стоял за него; тогда кто-то заявил, кажется, Нечаев, что этот вопрос должен идти на обсуждение комитета, Иванов, имея уже случай заметить, что комитет всегда решает спор в пользу Нечаева, отказался. Это сильно рассердило Нечаева».
Еще бы! Иванов затронул опасную тему. Ведь «комитет» и состоял из одного Нечаева. Этот мистификатор, явившись весной 1869 году за границу, сумел убедить Михаила Бакунина и Николая Огарева, что он посланец новой, многочисленной и активной когорты русских революционеров. Издав при помощи эмигрантов ряд ультрареволюционных прокламаций и заручившись бакунинским мандатом (за номером 2771!), что он является представителем «Всемирного революционного союза», Нечаев вернулся в Россию в сентябре 1869 года, как «право имеющий». Еще бы: его мандат был подписан Михаилом Бакуниным, одним из самых известных революционеров мира, а на печати было выгравировано: «Европейский Революционный Союз. Главный Комитет». Никакого Европейского революционного союза, так же как, впрочем, всемирного, не существовало, а Главным комитетом можно было счесть разве что Бакунина, Огарева и Нечаева, развернувших в 1869–1870 годах пропагандистскую кампанию и рассылавших ультрареволюционные прокламации нередко по случайным адресам.
