Вторая эмиграция, арест и суд
15 декабря 1869 года Нечаев вновь скрывается за границей. Активно занимается издательской деятельностью за счет средств так называемого Бахметьевского фонда, который находился в распоряжении А. И. Герцена, а затем был передан Огареву. Среди прочего издал второй номер журнала «Народная расправа». В программной статье «Главные основы будущего общественного строя» писал о коммунизме как о строе, при котором господствует принцип «производить для общества как можно более и потреблять как можно меньше». Труд обязателен под угрозой смерти, а всеми делами распоряжается никому не подотчетный и никому не известный комитет, принудительно регламентирующий все человеческие отношения в обществе. В 1870 году Нечаев пробовал возобновить вместе с Огаревым издание «Колокола», но не слишком удачно – вышло всего шесть номеров. Сватался к дочери Герцена Наталье, но получил отказ.
Нечаев и в эмиграции пытался применять методы шантажа и угроз для достижения своих целей, в том числе по отношению к Бакунину. Постепенно он оказался в изоляции. Отвергнутый всеми, Нечаев скитался по Европе, скрываясь от преследований царского правительства, но 14 августа 1872 года был арестован в Цюрихе и выдан Швейцарией русскому правительству как уголовный преступник.
Верность изложенным в «Катехизисе» принципам Нечаев доказал не только убийством Иванова. На суде, состоявшемся 8 января 1873 года, он вел себя мужественно, а на приговор – 20 лет каторжных работ – ответил возгласом: «Да здравствует Земский собор! Долой деспотизм!» По личному распоряжению Александра II вместо отправки в Сибирь Нечаева «навсегда» (это слово было подчеркнуто царем) заключили в Петропавловскую крепость.
Одиночка не сломила Нечаева. Он занимался самообразованием, писал статьи и даже роман «Жоржетта».
Самое поразительное, что Нечаеву удалось распропагандировать охрану, которой было запрещено с ним разговаривать, и лишь случайно это обстоятельство стало известно начальству.
Тогда режим по отношению к нему был ужесточен, и 21 ноября 1882 года, ровно 13 лет спустя после убийства Иванова, в 35-летнем возрасте Нечаев умер «от общей водянки, осложненной цинготною болезнью».
Ничего «демонического» в Нечаеве с виду не было. Вот как описывал его внешность корреспондент «Московских ведомостей», присутствовавший на процессе: «Обвиняемому 25 лет, роста он небольшого. Фигура его пред двумя рослыми и здоровыми жандармами кажется совсем тщедушною… Наружность его не представляет ничего замечательного – такие лица попадаются довольно часто среди франтоватых мещан. Довольно густые, но не длинные каштановые волосы зачесаны назад; узенькие, глубоко провалившиеся глаза с бегающими зрачками, тоненькие усики с просветом под носом и подкрученными концами, жиденькая бородка, расходящаяся по щекам еще более жиденькими баками. И усики и бородка светлее волос на голове. Профиль правильный, но широкий лоб и скуластость делают облик лица квадратным и дают ему вульгарный вид».
Александра Успенская (сестра Веры Засулич), муж которой оказался на каторге «благодаря» Нечаеву, писала об авторе «Катехизиса…»: он «был простым русским парнем, с виду похожим на рабочего, несколько пообтесанного городской жизнью. Говорил он по-владимирски на “о”, совсем просто, нисколько не выдвигая себя, любил шутить и добродушно смеяться».
Откуда же в голове у «простого русского парня» взялись людоедские идеи, оформившиеся в 26 параграфов «Катехизиса…»?
Возможно, ближе других к психологии Нечаева подошел чиновник III Отделения, составивший записку о написанных в крепости произведениях Нечаева: «Вообще говоря, нельзя назвать автора личностью дюжинной. Всюду сквозит крайняя недостаточность его первоначального образования, но видны изумительная настойчивость и сила воли в той массе сведений, которые он приобрел впоследствии. Эти сведения, это напряжение сил развили в нем в высшей степени все достоинства самоучки: энергию, привычку рассчитывать на себя, полное обладание тем, что он знает, обаятельное действие на тех, кто с той же точкой отправления не могли столько сделать. Но в то же время развились в нем и все недостатки самоучки: подозрительность, презрение, ненависть и вражда ко всему, что выше по состоянию, общественному положению, даже по образованности…».
Нечаевская традиция – физического истребления или запугивания «особенно вредных» лиц, беспрекословного подчинения низов революционному начальству
(не случайно одним из его первых биографов Нечаев был назван «неумолимым судьей в деле нарушения партийной дисциплины»),
наконец, оправдания любого аморализма, если он служит интересам революции, прослеживается на протяжении всей последующей истории русского революционного движения.
Терроризм и заговорщичество стали его неотъемлемой частью, а нравственные основы, заложенные декабристами и Герценом, все больше размывались.
«Нечаевщина» вызвала аллергию у русских революционеров к терроризму и заговорщичеству почти на десять лет. Однако она оказалась отнюдь не случайным и преходящим явлением. Вполне справедливо писал Б. П. Козьмин, что «необходимо отказаться от оценки нечаевского дела как какого-то “во всех отношениях монстра” (выражение Н. К. Михайловского), как случайного эпизода, стоящего изолированно в истории нашего революционного движения, не связанного ни с его прошлым, ни с его будущим. Другими словами, необходимо дать себе отчет в том, что нечаевское дело, с одной стороны, органически связано с революционным движением предшествующих лет, а с другой – предвосхищает в некоторых отношениях ту постановку революционного дела, какую оно получило в следующее десятилетие».
Полвека спустя после создания «Катехизиса…» революционер, гораздо более удачливый, чем Нечаев, выступая перед «коммунистической молодежью», произнес фразу, которую вполне можно представить в качестве § 27 «Катехизиса революционера»: «Нравственность – это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов». Надо ли уточнять, что духовного сына Нечаева звали Владимиром Ульяновым?
Михаил Гоц: от еврейского детства к Боевой организации
Вначале ХХ столетия Департамент полиции считал Михаила (Мойше) Гоца самым опасным человеком в России. Для этого были веские причины – Гоц был одним из основателей партии эсеров, представителем за границей ее Боевой организации, главным «спонсором» партии и ее террористической деятельности. К этому полупарализованному человеку, прикованному к постели в его квартире в Париже, сходились нити партийной пропаганды и партийного террора. В случае разгрома эсеровских организаций в России на него была возложена функция восстановления ЦК партии и Боевой организации.
Вряд ли дед Михаила Гоца, «чайный король» Вульф Высоцкий, которому очень нравилось слушать, как его любимый внук распевает еврейские молитвы на мотивы синагогального хора, мог вообразить, какую карьеру сделает его любимец.
Каким образом мальчик из «хорошей еврейской семьи» стал одним из самых опасных русских революционеров?
