Целью оставалась все-таки гимназия. Отец стремился перевести Михаила из училища в гимназию и отдал его на лето 1877 года в своеобразную домашнюю школу Зусмана Марека. Марек был ивритским поэтом, но на жизнь зарабатывал, конечно, не стихами, а репетиторством и содействием в устройстве еврейских детей в гимназию. Он был знатоком различных уловок (вполне, впрочем, невинных), позволявших его ученикам преодолевать препоны при поступлении. Летние занятия не прошли даром, и Михаил был принят в гимназию.
Однако занятия с Мареком имели следствием не только поступление в гимназию: «Другое, чему я научился от Марека, – вспоминал Гоц, – была его страстная преданность еврейскому народу. Раньше мало кто обращал мое внимание в эту сторону. Дома у меня никто никакими принципиальными вопросами не задавался: к христианам в общем относились полупрезрительно, как к низшим; евреев считали обиженными, но все усилия направляли к тому, чтоб выбиться из бедности, добыть деньги, легко уравнивающие всякие права и заглаживающие обиды… Марек как-то бессознательно умел поставить этот тяжелый вопрос на настоящую почву.
С одной стороны, он был достаточно развит, чтобы обнять в идее всю униженную еврейскую нацию с ее кровавым и славным историческим прошлым, с другой – он слишком страдал, чтоб не выдвигать постоянно на первый план несчастную еврейскую массу, задавленную нищетой и невежеством в глухих еврейских местечках.
О еврейском вопросе мы беседовали с Мареком уже после, когда я был в гимназии, так как я охотно поддерживал с ним знакомство. Его беседы научили меня расчленить понятие о еврейской нации, полюбить в ней не великолепную еврейскую буржуазию с фабриками, банками и любовницами».
Поездка на каникулах с дедом в Старую Руссу завершилась посещением родных мест – Шауляя или, по-старому, Шавлей. До этого, не считая едва ли младенчества, Михаил никогда не бывал в Черте еврейской оседлости.
«На обратном пути мы посетили наш родной город – Шавли – и недели две пожили в нем. Жизнь в этом чисто еврейском городке более рельефно напомнила мне о том, что я – еврей, и это в связи с влиянием старика Марека заставило меня сильнее заинтересоваться еврейством. В последующие два года я стал мало-помалу пламенным юдофилом».
«Увлечение еврейством» началось у Гоца в годы общественного подъема после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Неполадки в снабжении и руководстве армии, дипломатическое поражение на Берлинском конгрессе, в значительной степени девальвировавшее победу в войне, вызвало в обществе недовольство властью, оказавшейся далеко не столь могущественной, как казалось. К тому же революционеры-народники, занимавшиеся ранее «мирной» пропагандой, начали переходить к террору, совершив несколько дерзких покушений на правительственных чиновников различного уровня. Террористов, как правило, не удавалось схватить, а Вера Засулич, и не стремившаяся скрыться с места преступления, была оправдана судом присяжных под аплодисменты публики.
«Общее возбуждение, охватившее русское общество после турецкой войны, отразилось и на еврейской его части.
Заговорили о скором и благоприятном решении еврейского вопроса, появились два русско-еврейских органа (“Русский Еврей” и “Рассвет”). Я начал внимательно следить за ними, прочел и старую “Еврейскую Библиотеку” Ландау, и рассказы Францоза и др. Многое было мне непонятно, многое скучно, но в общем все-таки горячая (хотя и узкая, но тогда я на это не мог обратить внимание) проповедь во имя интересов униженных и обиженных произвела на меня глубокое впечатление. Каждый новый номер я ждал как манны небесной, и до сих пор я очень доволен тогдашним увлечением. В то время как большинство товарищей были погружены еще в совершенно детские понятия, я уже начал развивать свою мысль, хотя и в узкой сфере, но все же на общественных отношениях, я научался владеть орудием критики, начал воспринимать в свою душу “святое недовольство”… От газет я перешел к еврейской истории, и повесть об ужасных страданиях евреев в Испании произвела на меня потрясающее впечатление».
Однако это «увлечение еврейством» оказалось преходящим:
«Никогда в зрелом возрасте я не был поклонником еврейской нации. Пережитое в раннем возрасте увлечение национализмом быстро сошло с меня, как только я познакомился с корифеями нашей литературы, введшими меня в широкую среду общерусских интересов».
«Наша литература» для Гоца, понятно, русская. Белинский, Тургенев, Писарев и т. д. – в общем, традиционный список авторов, чтение произведений которых формировало мировоззрение части молодежи 1870–1880-х годов. Для большинства литературные увлечения остались лишь увлечениями, а их оппозиционность не распространялась дальше вольнодумных разговоров со знакомыми и родственниками за чашкой чая. Для меньшинства идеи, высказанные Герценом или Лавровым, стали практическим руководством. Гоц был среди них. Идеи революционного народничества находили в 1870-е, но особенно в 1880-е годы все больше адептов среди еврейской молодежи. Участие евреев в российском революционном движении начинает расти в геометрической прогрессии.
Самый урбанизированный и поголовно грамотный народ империи, ограниченный в праве выбора места жительства, профессии, получении образования за то, что молился «не тому» Богу, с «естественноисторической» неизбежностью должен был породить людей, которые сделают борьбу против существующей власти целью своей жизни.
Мальчики, выросшие нередко в традиционной еврейской среде, оказавшись в русской гимназии, а затем в русском (иногда заграничном) университете, впитывали революционные идеи быстрее, чем кто-либо другой.
Они могли их воспринять не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне. Еврейские юноши становились русскими революционерами.
Это сопровождалось, как правило, отходом от еврейства. Или начиналось с этого. Михаил Гоц не был исключением.
«Как и всегда бывает, первые попытки самостоятельности проявились в области традиционной веры. У меня лично к этому уже давно подготовлялась почва. Целый ряд отрицаний в сфере мелких обрядностей был фатально вызван моим положением между двумя стульями: постоянное пребывание в среде русских приводило к пренебрежению буквой еврейских обычаев, которые один за другим теряли в моих глазах всякий смысл, никто не поддерживал их авторитета, я даже мог наблюдать, как под влиянием житейских нужд отступал от них такой строго-религиозный человек, как мой отец; в том же направлении действовала и вся окружающая меня жизнь, особенно в школе; никакой поддержки им не оказывала, конечно, и вся восхищавшая меня литература, в которой все любимые герои, начиная от Валентина Гилуа и кончая Рудиным, были людьми совсем иного покроя; даже русско-еврейские издания совершенно обходили вопрос этот. Но, с другой стороны, и христианские идеи встретили во мне слишком укоренившееся с самого детства предубеждение; увлечься ими было <более> чем трудно, тем паче что и их защитников, и их пропагаторов я нигде не встречал. Раз начавшееся на этой почве отрицание быстро уничтожало всякие традиционные религиозные идеи».
Тем не менее само по себе чтение критической по отношению к существовавшему порядку литературы не сделало Гоца революционером. По крайней мере сразу. 15-летнего Гоца потрясло убийство народовольцами императора Александра II 1 марта 1881 года.
