Она может врать сколько угодно: про гастроли в Дубае и что коней на переправе не меняют (меняют! От прошлого партнера ведь избавилась!). Это неважно. Теперь Сид точно знает правду, и больше уже никогда не забудет ее.
Он шагнул к Нике, протянул руки ей навстречу.
– Спасибо. Прости меня. Я…
– Заткнись. Избавь меня от сцен раскаяния, ненавижу эти сопли!
Еще одна ложь. Николь Мишуровская не прощает чужих ошибок и всегда требует прогиба по полной программе. Это Сид твердо усвоил на собственном опыте.
А Ника уже подхватила со стола чайник:
– Садись! Кофе хочешь?
Сид поймал ее за рукав, крепко сжал тоненькое запястье. Оставалась последняя вещь, которую он должен знать.
– Николь. Кто вчера был в зале?
Вопрос попал в цель. Ника дернулась, словно от удара, и опустила голову. Сид даже через толстую ткань свитера ощутил, как забилась жилка на ее запястье.
Молчание тянулось так долго, что он решил: Ника не ответит. Но наконец она подняла глаза и выдавила дрогнувшим голосом:
– Моя мать. Мы не виделись шесть лет, с тех пор как я…
– Ушла из цирка. Да, знаю. Прости!
Ника кивнула. Ее глаза предательски блестели. Сид еще раз пожал ее руку.
– Прости, Ника! Это больше не повторится.
Ее лицо прояснилось, губы тронула усмешка. Ника подмигнула:
– Я знаю. Забыли.
Впервые за сутки Сид ощутил, как ледяная лапа, сжавшая сердце, втягивает когти и ослабляет хватку.
Он вернулся домой уже в сумерках. Яна все еще лежала в постели. Она оставалась там все время, пока Сид, заложив руки за спину, говорил неестественно спокойным голосом.
Ему удалось вернуться на работу. Яна ведь понимает, им очень нужны деньги. Он сам не рассчитывал, что все так выйдет. Но его позвали обратно, и, конечно, он не может отказаться.
Сид сам удивлялся, как гладко ложатся все слова, что он заготовил по пути домой. Яна слушала, не перебивая.
В конце концов он умолк. С минуту в комнате было тихо. Нехорошая такая тишина – мертвая, полная лжи и недосказанности.
Когда Яна заговорила, ее слова падали как ледышки:
– Хорошо. Я все поняла. Без проблем.
На ее лице не дрогнул ни единый мускул, глаза оставались сухими.
Сид вздохнул, нервно провел ладонью по гладкому затылку.
Почему все так выходит? Он ведь не хотел, чтобы ей было больно. Просто так случается каждый раз, стоит Сиду впустить кого-то в сердце. Каждый.
Мелькнула подлая мыслишка: а может, хватит на сегодня? Он мог бы сказать это завтра…
Лучше всего ему сейчас уйти, дать ей время все осознать, свыкнуться с мыслями, что все решено и ничего не изменишь. Закончить бы разговор прямо сейчас, лишь бы больше не смотреть в потерянные глаза взъерошенной девчонки, столбиком застывшей в его постели. Рука словно сама собой конвульсивно легла на ручку двери.
Нет уж. Входить в ледяную воду лучше быстро. Если резать, то разом. Сид опустил глаза и выпалил:
– Это еще не все. Мы не едем на Озеро.
– Что?
Вот теперь он ее точно добил. Янин голос звучал так, будто ей сказали, что она неизлечимо больна.
Сид мучительно закусил губу.
– У меня гастроли в Дубае. Выезжаю через три недели. Это надолго. Прости.
Яна не ответила. Она медленно-медленно отвернулась к окну и застыла с неестественно прямой спиной.
Сид стоял в дверях, сжимая и разжимая кулаки. Дурак! Он прекрасно понимал, что должен что-то сделать: броситься к ней бегом, кричать, что пошутил, просить прощения. Обнять худенькие плечи и прижать к себе безвольное тело, немедленно утешить. Все еще будет хорошо, и Озеро от них никуда не денется. Сид съездит на гастроли, а Яна обязательно дождется его.
Чепуха. Ничего уже не будет хорошо, и обоим это очевидно.
Выбор сделан, и тут уж ничего не изменишь. Сид прикрыл за собой дверь и выскользнул в плесневелый мрак подъезда. Он точно знал, где хочет провести ночь.
Разве в мансарде с видом на крыши его ждут не больше?
* * *
Когда утром Сид пришел домой, он еще в прихожей услышал голос Яны. Приглушенный и будничный, с дежурно-телефонными интонациями, он звучал успокаивающе.
Первой мыслью пронеслось: «Ищет жилье. Все правильно поняла. Молодец!»
Из комнаты неумолимо-громко долетела фраза:
– Да, я хочу подтвердить свою запись на аборт. На следующей неделе прекрасно. Спасибо.
Сид замер. Он стоял посреди пыльной прихожей, и в голове его было пусто, как в бутылке, болтающейся на волнах ледяного залива.
Он сделал над собой усилие и шагнул вперед. Сейчас он войдет в комнату и что-нибудь скажет. Сейчас. Сид провел рукой по затылку. Надо же, уже отросла щетина…
Дверь резко распахнулась, и на него едва не налетела Яна. Она вздрогнула, ее глаза испуганно расширились.
Сид молча смотрел на подругу. Бледная, в его толстовке, она прижимала к груди телефон. Тишина в прихожей стала настолько густой, что казалось, само время растерянно замерло.
Уголки Яниных губ чуть дрогнули, она едва заметно пожала плечом и прошла мимо Сида на кухню. Золотые волосы легко хлестнули по его кожаной куртке.
Сид не пошел за ней следом. Да и что он мог бы ей сказать? В конце концов, она ведь все поняла правильно. Все к лучшему.
На кухне тонко засвистел, нагреваясь, старый медный чайник.
Глава 8
Эндшпиль
Яна
В январе ударили морозы. На подоконнике намело огромную шапку снега, а по ночам ветер завывал пронзительно, как стая голодных упырей. В дом прокрался безжалостный холод, и Яна почти все время лежала в постели.
Она так ослабела, что пледы и одеяла каменным саркофагом давили на ее высохшее, как прутик, тело. А впрочем, не помогали и они. Тело просто не могло согреться, и все тут. Комната с белыми стенами словно застыла – пустая, мертвая и холодная.
Сиду Яна просто сказала: «Я болею». Он ответил равнодушным кивком. Все и так очевидно, зачем что-то объяснять?
Все праздники Сид разрывался между работой (последний месяц программы в Автово) и подготовкой к гастролям – такова была официальная версия. На деле Яна день за днем наблюдала, как он тайком собирает вещи – гораздо больше вещей, чем могло бы понадобиться на гастролях.
Она прекрасно понимала, что это значит: Сид больше не вернется домой. Эта нехитрая истина жгла смертоносным ядом, высасывала из Яны последние силы.
Удержать бы его! Но как, чем? Да и можно ли винить Сида? Разве хоть кто-то захотел бы оставаться в этом выстуженном доме-склепе?
