Можно еще присовокупить, что мы работаем не за долларовую подачку, а за благородную идею борьбы с преступностью. Вот только нынче капитализм на дворе, и идеи вышли из моды. Не принято сегодня ходить с голым задом. Не поймут.
Если кто-то скажет, что в такой ситуации он отказался бы от денег, то он лжёт. Или опасается провокации. Или надеется на более жирный куш.
Я не лицемер, Наталье доверял, на ее миллионы планов не строил.
Деньги я взял с легкостью. Я их заработал. А она не обеднеет.
Между нами возникла какая-то неловкая пауза. Вроде бы ни я, ни она ничего подлого не сотворили, но что-то было уже не то. И, стараясь выйти из положения, я предложил ей пройти поговорить в библиотеку, самое спокойное место в доме.
– Наташа, а что ты можешь рассказать про Киселева?
– Господи, ну почему у тебя все разговоры со мной сводятся к беспрерывным расспросам? Нам больше не о чем поговорить? Что тебе про него интересно? Видел, сколько у нас в фирме сотрудников? Я что, всех, по-твоему, должна хорошо знать? Ну, был такой, ни рыба ни мясо. Поначалу пытался оказывать мне знаки внимания, как бы ухаживал за мной, что ли. Потом ему передали, что если еще раз около меня заметят, то может искать себе новое место работы. Отцу кто-то настучал, что он ко мне неровно дышит, и тот принял меры. Мне, кстати, отец тоже высказал, мол, если хочешь задом покрутить, то найди себе другое место, только не на работе. Вот, в общем-то, и все.
– У него вся квартира твоими портретами увешана.
– Это его личное дело. Еще вопросы ко мне? Конкретнее, Александр Геннадьевич! Вас интересует, были ли между мной и гражданином Киселевым интимные отношения? Не было. Между мной и Погосяном? Не было.
– А с чего это вдруг мы перешли на «вы»?
– Саша, мне временами кажется, что я для тебя какой-то объект для исследования. Ты рассматриваешь меня, как букашку под микроскопом. Я постоянно жду от тебя все новых и новых вопросов. И вопросы твои все с подтекстом, с подначкой. Мне составить список всех, с кем я спала? Хочешь, прямо сейчас напишу, кого помню?
– Пиши.
– Что?! Ты рехнулся?
– Пиши всех, кто видел тебя обнаженной по пояс. Ниже меня не интересует.
– Ты издеваешься?
– Не я первый начал. Итак, кто мог видеть у тебя родимое пятно на левой груди?
– Час от часу не легче! Это имеет какое-то отношение к убийству моего отца?
– Судя по ответу, пятно есть?
– Ну, есть! На, смотри! – со злостью, не расстегивая, она задрала блузку, вздернула вверх бюстгальтер, обнажив грудь.
Я подошел, опустил ее руки, обнял и поцеловал. Она изобразила, что отталкивает меня, крутила головой, убирая губы, но очень недолго. Для приличия. Хрупкий мир был восстановлен.
– Теперь объясни мне про грудь, – уже спокойно сказала она.
– Киселев любил тебя и не тебя одновременно. Он выдумал девушку, которая была ему покорна и воплощала все его фантазии. Внешность этой девушке он дал твою. Сделать это для него, хорошего программиста, было не очень сложно: несколько десятков твоих фотографий с различных ракурсов, соответствующая компьютерная программа, и твоя трехмерная модель готова. Хотя, может быть, я ошибаюсь, и сделать модель потребовало у него очень много времени и сил. Но и времени, и сил у него было предостаточно. Жил он один, друзей не было, увлечений, кроме компьютера, тоже.
– Он фотографировал меня раза три, не больше.
– Больше, гораздо больше. Просто ты этого не замечала.
– Но меня с обнаженной грудью он точно не снимал.
– Теперь про грудь. Он еще писал стихи о своей любви к тебе, – глазом не моргнув, соврал я. – В этих перлах он упоминает, что целовал родинку на левой груди. На твоей компьютерной модели родинки нет, в стихах есть. Не подскажешь, о чем это он?
Она спокойно расстегнула блузку, и я мог рассмотреть, что на левой груди есть небольшое родимое пятно. Даже у обнаженной Натальи оно не бросалось в глаза, так как слилось с ареолой соска, и получалась своеобразная композиция, напоминающая цифру восемь. Чтобы хорошо рассмотреть нижнюю часть этой цифры, которая и являлась родимым пятном, нужно было или встать на колени, или задрать грудь кверху.
– Скажи мне, а есть твои фотографии, где ты маленькая. Насколько я помню, родители постоянно возили вас на море, а на пляже девочки до определенного возраста бегают в одних плавках.
– Я поняла, о чем ты. Подожди.
Наталья вышла и вскоре вернулась с фотоальбомом, быстро нашла нужное место.
На старой черно-белой фотографии на пляже на фоне моря стояли две темноволосые девочки, одна, постарше, в закрытом купальнике, другая – в одних трусиках. У младшей девочки, фигура которой была далека от подросткового становления, внизу сосочка было хорошо заметное родимое пятно. Со временем грудь увеличилась, родимое пятно и выросшая окружность соска слились в подобие восьмерки. У маленькой Наташи родимое пятнышко было, у взрослой Натальи – практически нет.
– Я забыла тебе сказать, приезжал Городилов.
– Сказал, что он, потратив неимоверные усилия, установил убийцу? Или еще раз пригласил в ресторан?
– Про ресторан разговора не было. Он рассказал, как идет расследование, что тебя практически отстранили от всего и теперь ты будешь только под ногами мешаться. Еще он сказал, что у тебя есть жена и ребенок, дочка.
– Не велик секрет. Я его при первой встрече твоей сестре рассказал и от тебя, кстати, тоже не скрывал.
У меня зазвонил телефон.
– Александр Геннадьевич, у нас новые события. Ты можешь прямо сейчас приехать в ГУВД? – спросил меня Щукин.
– Что случилось?
– Мать этого Киселева с участковым снова пришли в его квартиру. Там, только представь себе, на топчане лежит винтовка. Представил? По всем показателям – та, из которой стреляли: «СВД».
В голове мгновенно промелькнуло: «СВД – снайперская винтовка Драгунова, образца 1963 года. Калибр 7,62 мм. Прицельная дальность – 1200 метров. Емкость магазина – 10 патронов». Всем хороша эта винтовка, только здоровая, метр двадцать длиной, и приклад не складывается. С другой стороны, обмотал ее покрывалом, и пойми, что несешь.
– Геннадьевич, тут еще новостей полно. Приезжай!
– Уезжаешь? – натянуто улыбнулась Наталья.
– Кажется, Наташа, дело близится к концу. Пока непонятно, что к чему, но события начали ускоряться. Вот что, дорогая, ты на меня периодически сердишься, непонятно за что. Дело твое. Я тебе не указчик. Но я слов своих на ветер не бросаю. Это о том, что я, во-первых, не верю, что ты имеешь отношение к убийствам, а во-вторых, я тебя не брошу. Даже если, как правильно заметил господин Городилов, меня оттеснили от расследования. Только вот зубки у твоего Городилова еще не выросли на моих боссов рыпаться. Это им, в Москве, решать, что мне расследовать, а что – нет.
