Он смотрел в глубину этой улицы, состоящей из добротных кирпичных домов, перспектива сужалась по мере удаления взгляда от перекрёстка, а на лице смотрящего читалась боль, словно эта крайняя улица села навевала на него не очень хорошие воспоминания. Из-за них он не захотел пройти по ней, а добирался к магистрали по параллельной…
Детей старик не дождался. Мимо него проходило множество местных нормальных детишек, многие из них показывали на бомжа пальцами, комментировали («Гля, гля, урод ка-акой! Здоровенный и страшный!»), насмешливо здоровались. Он улыбался краешком губ и не отвечал, как ни изгалялись над ним юные обитатели глубоко провинциального, мягко выражаясь, населённого пункта. Люди из таких захолустий, по меткому выражению, почти никогда «не подымаются».
Но мальчика Серёни с девочкой Лерой среди них не было. Целый час солнце пекло неимоверно терпеливому деду голову. И ещё полчаса…
Он повернулся на юг и пошёл прочь, оставляя клонящееся к закату солнце за спиной правее. Примерно там, где располагался бабулин дом, который, как выяснилось, ЕСТЬ всё же.
Бродяга шёл долго. По обочине, помахивая палочкой своей очищенной, брёл стариковской походкой вдоль цепочки деревьев, километров десять брёл. Мимо проносились автобусы, электробусы, грузовики, легковушки, но идущий не автостопил.
Опустив голову, брёл, о чём-то своём думая… Изношенные до трещин и дыр туфли шаг за шагом откусывали от дороги понемножку. Привычное занятие для ног, ступни которых они обували.
Шёл он, шёл и добрался в город. Город был небольшой, здешний райцентр, но гордо носил имя столицы сопредельного государства с приставкой «Ново» и окончанием «ск»; бродяга явно знал дорогу и мимо красивых торговых заведений со странными названиями «Тополя», «Тополя-2» и «Тополя-3» уверенно вышел к старенькому реактивному самолёту.
Доисторический летательный аппарат, тускло-серебристые фюзеляж и крылья которого покрывали заплатки, был закреплён на конце серой двутавровой балки-постамента. Она торчала из фундамента под углом градусов пятьдесят и вознесла истребитель высоко над землёй.
При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что самолётик не только древний, но и весьма необычный: корпус и хвостовое оперение у него были как у самого первого по-настоящему реактивного самолёта этой системы, фронтового истребителя, победоносно валившего своими 37-миллиметровками вражеские эйрпланы ещё в войну, разразившуюся в начале второй половины прошлого века, а треугольные стреловидные крылышки явно были позаимствованы у более поздней модели, знаменитого перехватчика, ракетами «воздух-воздух» триумфально мочившего врага пятнадцать – двадцать лет спустя в горячем небе над другой разделённой страной, в другой легендарной войнухе.
Старик подбрёл к основанию десятиметровой балки памятного знака; не обращая ни на кого внимания, уселся на бетонные плиты, подложив под обтянутую синими штанами задницу свой очищенный от коры дрючок, закрыл глаза и обессиленно обмяк… Когда он встал, полуметровой палки ни под ним, ни в его руках не было. Куда она делась, непонятно. Разве что в бетоне растворилась.
Зато вместо палки он засунул в рукав выцветшей куртки короткую, с пару ладоней длиной, серую, как бетон, трубочку толщиной сантиметров пять. А волосы, беспорядочными космами падавшие на глаза, привёл в порядок узкой чёрной ленточкой, чем-то вроде хипповского «хайратника», окольцевав им голову.
И что-то совсем маленькое спрятал за пазуху, оттянув засаленный ворот покрытой жирными пятнами тенниски.
Затем вернулся к трём «Тополям». На площадке перед магазином раскинулся уличный рыночек, какие появились повсюду ещё при первом президенте, десятилетия назад. Старик отыскал в торговых рядах двух типчиков явно выраженной бомжовой наружности, с испитыми до черноты мордами, и о чём-то с ними переговорил на специфическом уличном наречии, грамматика и лексика которого весьма отличаются от литературного языка. В старых имперских книжках такой «базар» изображается точками, перемежающимися отдельными словами. В красной империи, народ коей стойко хранил в быту традиции легендарной «матерщины», роскошно процветала двойная мораль.
Аборигенные бомжи в результате общения получили что-то серебристо сверкнувшее из ладони бродяги неместного и клятвенно заверили его в чём-то. И старик, не прощаясь, убрёл обратно к латаному-перелатаному памятнику, безуспешно прикидывающемуся боевым самолётом.
Неподалёку от него обнаружился филиал автовокзала «Станция № 2»: сине-белый фигурный навес, подсвеченная изнутри стекляшка кассы, удобные скамейки со спинками.
Электробусы маршрутных рейсов отъезжали каждые несколько минут. Стремительно темнело. Зажигались огни в окрестных многоэтажных домах. Растущие на улицах астры и георгины тонко пахли приближающейся осенью.
Развернув сиреневую обёртку плитки, вытащенной из кармана, и грязными пальцами отщипывая по одному квадратику шоколада – меченному восьмилучевыми, как роза ветров, звёздочками, – старик долго сидел на автостанции. Негромко шелестя электромоторами, бусы отъезжали, прибывали новые, а он всё сидел, смакуя молочный мауксион с изюмом и орехами, то ли потому, что у него не было денег на билет, то ли…
Чернолицые типы явились в компании с третьим лицом без определённого места жительства, но условно женского пола. И молча растворились в нарождающейся ночи.
– Шо ты хош? – прошипело «лицо» беззубой пастью. – У тя шо, штоит ишо?
– Я точно знаю лишь, чего не хочу, мадам, – ледяным тоном ответил бродяга, – услышать из ваших прекрасных уст ещё хоть словечко. Садитесь справа от меня, закройте глаза и помолчите. ПОЖАЛУЙСТА.
И обряженное в жуткое рубище «лицо» не издало более ни единого звука. Оно село рядом со стариком и молча недвижимо сидело с закрытыми глазами. Даже не вздрогнуло, когда бродяга, беззвучно шевеля губами, прикоснулся к грязнющей шее серым цилиндриком; он выскользнул из рукава куртки, вытянулся в длину, как телескопическая антенна, а на его тонком конце вспух шарик, увеличивая сходство с антенной.
Но когда деда убрал свою штуковину, бомжиха вдруг коротенько придушенно пискнула, обмякла и навалилась на старика.
Он брезгливо поморщился, медленно встал, высвобождаясь от неудобств тесного соседства, и осторожненько уложил условную женщину на скамью горизонтально. Сидящий неподалёку молодой парень в светло-серых брюках, полосатой зелёно-белой рубашке и отличных тёмно-серых туфлях, невольный свидетель событий, опасливо покосился на бомжей, торопливо вскочил и отвалил в сторонку.
Старый бродяга один раз нутряно, надрывно кашлянул. Негромко пробормотал:
– Получается, с ума сойти, всё ещё могу, могу, когда захочу!.. Ну ладно, милая, шансом подняться я с тобой поделился, теперь сама, сама, давай пытайся… В дороге не прощаются. Ежели что, свидимся.
Он уехал на самом последнем электробусе. Билета в стекляшке не брал. Просто вошёл в пятнадцатиместный салон и забился в самый зад, в правый уголок; прислонился плечом и головой к мягкой светлой обивке стены и закрыл глаза.
