По мере того как Джербер переворачивал страницы альбома, всплывали подробности, которые он давно не вспоминал. Улыбка матери, например. Поскольку она умерла, когда он был слишком маленьким, чтобы это помнить, единственное свидетельство того, что она была счастлива привести его в этот мир, заключалось в немногих изображениях, навеки запечатлевших их вместе в первые два года его жизни. Судя по всему, отец не придерживался того же мнения, иначе не спешил бы использовать последние мгновения, какие ему оставались, чтобы сделать сыну наихудшее из признаний.
Тайное слово синьора Б.
Почему он не унес эту тайну с собой в могилу? Что сделал ему Пьетро, чем заслужил подобное обращение?
Он винил меня в смерти матери, сказал себе Джербер, додумывая мысль, давно вызревавшую. Не знаю, в связи с чем, но он на меня возлагал ответственность за болезнь, которая убила ее. Так же и Ханна Холл убеждена, что убила братика.
Нет, здесь все хуже. Гораздо хуже.
Он укрепился в своем убеждении, когда наткнулся на фотографию родителей, сделанную до его рождения. На лицо матери уже наложила отпечаток болезнь, которая унесет ее через несколько лет. До сих пор Джербер считал, что процесс происходил скорее.
Она выразила желание заиметь ребенка прежде, чем умрет. Синьор Б. попросту пошел ей навстречу, зная, что должен будет растить этого ребенка в одиночку.
Вот чем объясняется нелюбовь, которую отец всегда таил в душе. Вот почему перед смертью он пожелал поквитаться, открыв секрет, который Пьетро до сих пор не решился разделить с кем бы то ни было.
Для Джербера такая истина оказалась еще более жестокой, чем тот миг, когда он узнал, что его никогда не любили, ведь на месте отца он испытывал бы те же чувства по отношению к сыну, который вечно напоминает ему боль утраты.
Сын как наказание: дитя, не позволяющее забыть.
Он не мог сдержать слез, они струились по лицу в полной тишине. Наконец Пьетро отер щеки тыльной стороной ладони, будто изгоняя всяческую слабость. И закончил укладывать фотографии в альбом.
Только тогда и заметил, что одной не хватает.
Перед пустым кармашком задумался: а не ошибся ли он, была ли вообще тут фотография? Но мысль о том, что кто-то намеренно забрал снимок, медленно, но верно укоренялась в его уме, с его полного ведома. Ему предстояло непрестанно ею терзаться, ломать голову над тем, что именно увековечил снимок и что в нем было такого особенного.
Он стукнул кулаком по столу, проклиная темноту и Ханну Холл. В этот самый миг зазвонил сотовый.
— Не слишком поздно для вас?
— Нет, доктор Уолкер. Рад вас слышать.
— Я бы не была так в этом уверена после нашей прошлой дискуссии.
— Простите, что повысил голос, — извинился Джербер. — Должен признаться, что ситуация с Ханной не из легких.
— Я надеялась услышать от вас, что лечение дало удовлетворительный результат.
— К сожалению, нет.
— Выяснилось что-то еще?
— Родители Ханны были помещены в психиатрическую клинику.
— Этим можно было бы объяснить ее психическое расстройство.
— Да, но не думаю, что можно будет добраться до их историй болезни: после закрытия заведения документы затерялись… И еще кое-что не согласуется: если Ханна жила с ними до тех пор, пока ей не исполнилось десять лет…
— До ночи пожара, вы имеете в виду?
— Именно… Я говорю: если это так, значит потом ее препоручили кому-то еще, иначе нельзя объяснить тот факт, что она перебралась в Австралию и получила имя, под которым живет сейчас.
— В Италии нет свидетельств того, что ее удочерили, вы это пытаетесь мне сказать?
— Да, их нет, но, наверное, вы сможете выяснить у нее.
— Разумеется, при случае выясню.
— Ханна в детстве видела содержимое деревянного сундука, который они всюду носили с собой.
— Правда? И как она это восприняла?
— Она описала бедного Адо, сказала, что он выглядел так, будто просто спит, словно смерть не затронула его.
— Типичный механизм пересоздания реальности.
— Да, я тоже об этом подумал.
— Еще какие-то странности?
— Она говорила о ведьме.
— О ведьме?
— Называла ее «лиловой вдовой», вновь повторила историю об «особенной девочке», добавив, что поэтому ведьма ищет ее.
— Ведьма и чужие, — подытожила Уолкер. — Что вы собираетесь предпринять?
— Оставлю эти темы: мне надоело слушать о призраках и прочей паранормальной чепухе. Выведу Ханну Холл на чистую воду: эта женщина вбила себе в голову, что явилась сюда не только для того, чтобы выяснить правду о том, что случилось с Адо, но и для того, чтобы помочь мне.
— Помочь вам?
— Скажем так: она позволила себе несколько раз вторгнуться в мою личную жизнь.
— Не знаю, что и думать: я этого не ожидала.
— Будьте спокойны: я следую вашему совету, продолжаю записывать все сеансы и не теряю бдительности.
— Отлично… Тогда прощайте, меня ждет пациент.
— Вы, случайно, не продолжаете перезваниваться с Ханной?
— Нет, — заверила Уолкер. — Я бы вам сообщила.
Но у Джербера сложилось четкое впечатление, что она лукавит.
— Спасибо за звонок, я свяжусь с вами, как только смогу, — сказал он.
— И последнее, доктор Джербер…
— Слушаю вас…
— На вашем месте я бы глубже копнула историю с лиловой вдовой.
— Почему?
— Потому что это, по-моему, важно.
Пьетро Джербер хотел было ответить, но на другом конце линии Тереза Уолкер сделала то, чего никогда раньше не делала.
Прикурила сигарету.
25
— Стало быть, до сих пор ты всегда говорил по телефону с Ханной Холл…
Сильвии с трудом верилось, что Ханна Холл все время притворялась Терезой Уолкер, а он не догадался об этом раньше. Пьетро Джербер понимал, что она права.
— Разумеется, едва что-то заподозрив, я тут же позвонил в кабинет Уолкер в Аделаиде… И знаешь, что выяснилось?
— Что? — вскинулась Сильвия.
— Я поговорил с ассистенткой, и та сказала, что доктор — в горах, ведет семинар по гипнозу с несколькими пациентами и не хочет, чтобы ее беспокоили по мобильной связи… Тут я оставил ассистентке свой номер: пусть доктор мне перезвонит, когда сможет.
— Значит, ты не вполне уверен, что Ханна притворялась доктором Уолкер. — Сильвия казалась разочарованной.
Но у Джербера был в запасе неожиданный поворот сюжета.
