Знаешь, болезнь ее изменила. Она научилась жить со своими страхами. Много читала эзотерических книг и даже с кем-то из этой сферы тайно созванивалась. Однажды она ошарашила меня странной просьбой.
– Ты должен прекратить нецензурно выражаться, – заявила она.
– Ты понимаешь, для меня красиво и в тему ругнуться порой даже приятно! Что здесь такого? – воспротивился я.
– Это колдовской язык. Ругаясь, ты вызываешь в этот мир демонов. Только подумай, откуда взялись эти слова? Их аналогов нет ни в одном известном человеку языке. Любое словосочетание из матерных слов неизбежно подразумевает проклятье. Только вдумайся!
– Ну, хватит! – раздражился я.
– Ты либо не замечал, что все тексты Стаса состояли из мата, либо не хотел ничего замечать, – сухо произнесла она, словно коря меня за то, что когда-то я был слеп.
Это было так. Поэтому впоследствии при каждой попытке ругнуться я вспоминал этих уродов и сознательно отказывался от матерных слов.
Галю медленно, но верно убивала болезнь. Каждую ночь она скрывалась от демонов, а утром страдала приступами тошноты. Однако эта девушка была уникальным человеком. В ней была бездна энергии. Из ее уст всегда сыпались шутки, остроумные подколки и планы на будущее. Однажды я застал ее собирающей карту желаний. Они с мамой, словно маленькие дети, сидя на полу, вырезали из стопки журналов машины, дома, платья, детей и даже домашних животных. Я не видел, чтоб Галя боролась со всеми напастями, что свалились на ее хрупкие плечи, но я видел, как она учится с ними жить. Ночью я аккуратно спросил ее:
– Я видел на твоей карте желаний детей… Ты же не забыла, что после стольких химиотерапий у нас никогда не смогут родиться дети?
– Конечно, я все понимаю, – с легкостью в голосе произнесла она, – мы усыновим сына и удочерим дочку. Я бы хотела двоих детей или даже троих!
Куда бы судьба ни закрывала Гале двери, она всегда находила запасной выход. Уникальный человек.
Мы могли лежать по разные стороны кровати, занятые своими делами, и быть абсолютно счастливы. Весь мир останавливался, все тревоги исчезали, я был совершенно целостным с ней. Меня даже не тревожило в такие моменты, что она когда-нибудь покинет этот мир и оставит меня одного. Любовь не выбирают, – он глубоко вздохнул. – И если б мне дали право выбирать, я б снова без сомнений повторил этот путь.
Знаешь, я до сих пор не верю, что ее больше нет. Не только потому, что любил ее. Просто в ней было столько жизни, что смерть ей не стала помехой к существованию. Я до сих пор ее ощущаю где-то в одном с собой пространстве. Чувствую ее не бестелесным духом и никаким не призраком. Я просто знаю, что она жива, и все! Порой хочу ей позвонить и вот уже набираю номер, потом вдруг до меня доходит, что никто не ответит. Строю совместные планы на выходные, выбираю ей подарки. И знаешь, бро, если б мне кто-то сказал, что она осталась там, в том лесу, я бы пошел к ней. Потому что я не чувствую, что смерть для нее существует. Это лишь ее другая форма жизни.
– Не говори так, – перебил я его. – Мне очень жаль Галю. Но даже если это другая форма жизни, то никто из нас не знает ее законов. Перестань так говорить и даже думать.
Он почему-то ничего не ответил, закопав ладони в свои длинные светлые волосы.
– На девятый день после ее смерти, – продолжал он, замерев в той же позе, – я лежал в темноте и слушал музыку. Было не так уж поздно, и я смотрел, как по потолку скользят лучи света от проезжавших мимо машин. Затем я закрыл глаза. Музыка вскоре стихла, а по моим рукам пробежала дрожь, и я понял, что в комнате резко похолодало. Я привстал на кровати и обнаружил себя сидящим в каком-то обшарпанном подъезде. Передо мной глубоко в подвал уходила лестница. Из темноты я услышал Галин зов. Я встал и подошел к самому краю – вся лестница была покрыта инеем. Испугавшись поскользнуться и сломать себе шею, я нащупал металлические перила. Опершись о них, я сделал несколько шагов. Кожа пристыла к холодному металлу, и я вырвал себе кусок кожи. Но кровь не пошла, и даже боль казалась вполне сносной. Я осторожно спустился, передвигаясь боком, и там внизу увидел комнату. Она не имела ни окон, ни дверей. Все ее стены и немногая металлическая мебель были покрыты тонким слоем такого же коварного инея. Посреди комнаты стояла каталка – такие используют в морге. К ее металлической поверхности пристыло замершее тело. Это была Галя. Ее волосы были неровно острижены, а на лбу краснела кровавая пентаграмма. От ее вида у меня подкосились ноги. Я попытался подбежать к ней и освободить от этого стола на колесах. Но что-то преградило мне путь, и ноги словно не имели сил перешагнуть невидимый барьер. Я понял, что мне нужно просто смотреть. Вдруг она открыла глаза. Ее лицо искривилось в некрасивой гримасе, а из уст потоком посыпались бранные слова. Она проклинала всех, кого знала, всех, кого знал я, всех, кроме меня. Затем ее мышцы расслабились, и она заплакала, сокрушаясь, что не может усмирить в себе демона. В следующую секунду она повернула ко мне лицо и произнесла: «Молись за мою душу»!
Я проснулся в своей комнате. На часах было три тридцать. На мне было три одеяла и пуховая куртка. Мама сидела в ногах и говорила с неотложкой. Когда она пришла проверить, не уснул ли я опять с наушниками, она дотронулась до моей руки. Тут же поняв, что я холоднее льда, она принялась будить меня. Не дождавшись реакции, мать накидала на меня все, что только можно, и позвонила в скорую. Они уже выезжали ко мне, когда я наконец очнулся.
В тот же день я поехал в церковь. В церковной лавке нашел книжечку с молитвами за упокой. Увидев мой озадаченный вид, служитель спросил, все ли у меня в порядке. Не в моих правилах исповедоваться, но отчего-то я рассказал ему свой сон.
– Это было чистилище! Ваша подруга просит от вас помощи. Читайте вот эту молитву два раза в день при церковной свече.
Ну как бы все понятно, что непонятного-то. Только ведь вчера было сорок дней, как Галя погибла. И я видел ее снова где-то посредине сна и бодрствования, когда ты еще слышишь щебечущих птиц, и тут она садится ко мне на кровать. Я помню яркое солнце в комнате, и занавеска колышется на ветру, хоть вчера весь день шел дождь. Галя сидит в этих ослепительных лучах и сама светится золотом. У нее все те же роскошные длинные волосы. Она в своих любимых рваных джинсах и в моей рубашке навыпуск. Она берет мою руку и улыбается. Ее губы не шевелятся, но в голове я слышу ее «спасибо»!
Кстати, эту рубашку я так и не нашел. Искал сегодня днем у себя, потом подъехал к ней и поискал там. Ее нигде нет.
– Ты считаешь, что вот эти молитвы в церковных книжечках помогли Гале пройти чистилище, а не твоя любовь? – недоверчиво спросил я.
– Не знаю, бро. Но это все как-то работает. Все эти цифры: девять дней и сорок после смерти – они совершенно реальны.
– Ну не знаю… – протянул я.
Пройдя все это там, за гранью, я наконец нашел какое-то приемлемое моему духу понимание бога и методов общения с ним. Теперь же Толя своими рассказами опять объединял религию с ритуальностью и символикой. Я отрицал этот средневековый подход.
