– Что это? – поморщилась судья, взяла пачку и стала листать подсунутые бумаги. – Какая-то переписка в интернете, фотографии… – перечисляла судья и наконец, брезгливо фыркнув, вернула пачку обратно. Затем, обращаясь к представителям Проценко, судья строго заявила:
– Если ваш доверитель желает предоставить суду доказательства, как-то компрометирующие истицу, пускай сделает это официально, ходатайствуя в судебном заседании в установленном порядке, а не так, – судья бросила взгляд на успевшую покраснеть женщину-инспектора. Та, невольно попавшая в переплет, теперь, суетясь, запихивала пачку бумаг обратно в сумку. – Использовать для этого нейтральную сторону из органов опеки недопустимо, а бумажки из интернета надо еще проверить, – сказала судья и перелистнула страницы в деле. Представители Проценко поджали губы и начали о чем-то перешептываться. – …А далее суд изучит и оценит представленные доказательства. Имели ли они место в реальности? Ведь интернет-страницы легко можно подделать, – судья подняла взгляд на меня, – может, истица в глаза всего этого не видела!
Адвокаты моего мужа вскочили с места, чтобы представить ходатайство о передаче дела в Новороссийск по подсудности, предъявив справки о регистрации Ромы и Ксюши по одному из адресов Новороссийска. Что такое «подсудность», я тогда еще не знала, и в заседании столкнулась с этим понятием впервые.
Намного позже моя подруга из Италии Марианна Гринь, с которой мы познакомились благодаря блогу Ольги Слуцкер, скажет: «То, что сделал твой муж, давно известная на Западе “шопинг-юрисдикция”». Мать четверых детей с дипломом международного юриста в Гарварде имела в виду, что судебное рассмотрение переходит по месту пребывания ответчика, там, где ему проще решить вопрос в суде.
Итак, картина начала проясняться. Рома заранее продумал все. Он прописал себя и ребенка в Новороссийске, не спросив моего согласия, а возможно, даже его подделав. Перед этим он обманным путем сплавил меня на остров Бали, и, готовя свой переезд в Новороссийск, продал наш совместный бизнес – небольшой магазинчик с украшениями из Непала и Тибета. Затем забрал все мои, а также Ксюшины вещи и вместе с документами вывез из квартиры. В отличие от меня, Рома отлично знал юриспруденцию и то, что по закону один из супругов не может заявить о краже имущества, равно как и похитить ребенка. Поэтому бояться ему было нечего. Закон позволял совершить все это абсолютно безнаказанно. Оставался лишь вопрос – почему? Почему он так сделал? За что Рома мстит мне? Что послужило отправной точкой? Пока я думала об этом днем и ночью, рассматривая тысячи версий, мой муж, пользуясь преимуществом и выигранным у меня временем, сделал «ход конем» и поставил мне шах, бомбардируя органы опеки в Питере, Новороссийске и еще черт знает какие инстанции своими заявлениями, содержащими гнусную клевету на меня. Он явно вторил Геббельсу, который как-то сказал: «Чем страшнее ложь, тем охотнее в нее верят».
Но самой страшной неправдой среди всего этого форменного психоза стали мелькнувшие в зале суда в руках адвоката моего мужа бумажки от частных психологов. Там утверждалось о якобы имевших место психических нарушениях ребенка, вызванных действиями матери. Что за чертовщина? Какими действиями? Какие нарушения появились у моего абсолютно здорового ребенка? Как такое возможно? Когда свекровь успела отвести Ксюшу в психоневрологический диспансер, какое право без согласия обоих родителей она на это имела и почему мне об этом никто не сказал?! Оглушенная новостью, я потеряла дар речи. Никакой подходящей реакции на подобные извращенные манипуляции здоровьем Ксюши у меня просто не было и не могло быть, с таким видом человеческой подлости я никогда еще в своей жизни не сталкивалась. Петербургская судья, критически взглянув на предъявленные «заключения психолога», отказалась их приобщать к материалам дела и вернула адвокатам.
– Ваши документы даже не заверены печатью! Что за неуважение к суду? – нахмурилась она. – На следующем заседании будем обсуждать заявленное ходатайство ответчика о передаче дела по подсудности в город Новороссийск. Сегодняшнее заседание объявляется закрытым.
Все быстро засобирались. Мне не предоставили возможности ознакомиться с психологическими заключениями, адвокаты Ромы тут же поубирали их в свои папки. Женщина из опеки, будто очнувшись от гипноза, подошла ко мне и тихо сказала: «Давайте выберем день для моего выезда в ваш адрес для обследования жилищно-бытовых условий проживания ребенка». И шепотом добавила: «Держитесь!» Я обещала с ней связаться. Друзья, которые напрасно прождали своего выступления, разъехались по делам. Выйдя из суда, я попрощалась с адвокатом Сашей. Дальше оставалось лишь молиться о том, чтобы этот чудовищный абсурд поскорее закончился.
Глава 13
Проходили дни. Я находилась в Петербурге и отчаянно искала выход. Я научилась намного быстрее перемещаться по родному городу, чем умела раньше. Мне было необходимо понять, попадал ли еще кто-нибудь в аналогичную ситуацию. Может быть, я что-то не так делаю? Внутренний диалог не прекращался ни на минуту.
Самые неожиданные люди стали поддерживать меня и помогать. Я была благодарна им за каждый совет, но советы начали повторяться. Чаще всего мне подсказывали обратиться в СМИ и придать истории общественный резонанс. Но я понимала, что, развязав войну на этом поле, я могу глупо проиграть, ведь противоположная сторона будет продолжать действовать запрещенными методами.
Первой женщиной, с которой нас свело общее горе, была актриса и модель Юлия Юдинцева. К тому времени Юля не видела свою дочь больше года, ее украл известный на всю страну артист Алексей Панин.
Мы познакомились с Юлей в октябре 2010 года. Моя борьба еще только начиналась, и в то время я еще не представляла, какой бесконечно длинный путь ждет меня впереди. Общие знакомые передали мне телефон девушки, вкратце рассказав ее историю: Алексей Панин выкрал у нее четырехмесячную дочь прямо из больницы, когда та отошла за памперсом, и увез температурящего младенца на машине к своей матери во Владимирскую область.
Когда первый раз я набрала телефон Юли, то никак не ожидала, что мы проговорим больше трех часов. Мы рассказывали друг другу о своих дочерях – Нюсе и Ксюше, вспоминая малейшие и дорогие сердцу подробности каждого дня, пока наши дети были рядом. Обсуждали бывших мужей, а также свекровей, принимавших в захвате детей самое активное участие. И конечно, мы подробно обсуждали те дни, когда дети в одночасье исчезли из нашей жизни.
На тот момент моя разлука с Ксюшей составляла четыре месяца, а Юля уже более года боролась с Паниным, пытаясь исполнить судебное решение, которое установило проживание ребенка с матерью.
Почти два года, которые мать не могла даже увидеть своего ребенка, казались мне иррациональным сроком. Невозможно было допустить даже в мыслях, что я могу так же долго не видеть Ксюшу. По тому, первому, телефонному разговору мне показалось, что Юля неплохо держится, правда, в ее голосе чувствовались надрыв и неутихающая боль.
Я звонила Юле из образовательного центра, с которым на тот момент сотрудничала, и даже не заметила, как из офиса ушли все сотрудники. В опустевшем центре кроме меня остался только Кирилл Палыч, который засиживался допоздна. Кирилл Палыч был руководителем Центра прикладных знаний и идеологом сторителлинга. Мы подружились с ним незадолго до трагедии, и все это время Кирилл Палыч помогал мне, в самые тяжелые моменты подставляя плечо. Наш офис находился на канале Грибоедова, рядом с Банковским мостиком, а Юля жила недалеко от Эрмитажа. Нам сразу захотелось встретиться. Оказавшись в роли «оставленных родителей» (термин ввела Жаклин Паскарль, писательница и журналист из Австралии, столкнувшаяся с ситуацией семейного киднеппинга), мы автоматически превратились в аутсайдеров и нуждались во взаимной поддержке.
