На Красной улице конец октября теплым ветром подметал опавшие листья. Я достала мобильный, чтобы отправить эсэмэску адвокату Саше. У него был день рождения. Потом доехала до автовокзала и села на автобус. Он остановился на половине пути от Краснодара до Новороссийска, в маленьком городке Крымске. Здесь на автовокзале продавались пирожки и растворимый кофе. Глоток этого привокзального напитка помог скоротать остаток дороги, которая становилась все более горной и извилистой. Добравшись до Новороссийска, я тут же купила в киоске местную газету с частными объявлениями о посуточной аренде жилья. Первое же объявление, бросившееся в глаза, привлекло приемлемой ценой. Позвонила по указанному номеру.
– Такой длинный дом-корабль у матроса с гранатой знаете? – спросил низкий женский голос. Естественно, я не знала никакого матроса, тем более с гранатой. Но чувство смертельной усталости победило любопытство. Так я временно поселилась у Ляли, хозяйки большой «малосемейки» в спальном районе Новороссийска. Перед домом действительно была плита из белого камня с высеченным на ней профилем матроса. «1943 год. Здесь проходил передний край обороны Малой Земли».
Довольно быстро сориентировалась: до центра следовали почти все маршрутки, а чтобы добраться обратно до дома, я спрашивала водителя: «К Матросу идете?» Мои маршруты пролегали через органы опеки в прокуратуру. До дома Проценко на улице Новороссийской Республики оттуда было рукой подать. Каждый день в маршрутный лист добавлялись новые инстанции. Поликлиника, детские сады, уже знакомый центр судебных экспертиз «Диалог», куда в этот раз я принесла фиктивные заключения от частного психолога Тютю-ник. Кто такая психолог Тютюник и почему она обследовала мою дочь без моего согласия? Да еще сумела обнаружить расстройство связи «мать – дитя», не наблюдая нас вживую? Копии этих псевдозаключений я, наконец, смогла получить из материалов судебного дела. Директор экспертного центра узнала меня, поинтересовалась, как суд. Увидев бумажки, подписанные Тютюник, всплеснула руками:
– У Тютюник нет права проводить такие обследования и тем более выдавать подобные заключения!
Я попросила найти документы, подтверждающие ее квалификацию.
– Тютюник работает на полставки в детском саду, – ответили мне, но официального заключения на эту справку дать не решились.
Вскоре я выяснила, что в суд также поступили, мягко говоря, нечестные акты Новороссийской опеки, в которых моя встреча с ребенком 13 сентября на даче в Широкой Балке была изображена на новый лад. Будто бы не было никаких препятствий со стороны Проценко, будто все в порядке со здоровьем ребенка и, конечно, условия его проживания совершенно замечательные! И вроде как не было психологического насилия в том бесчеловечном вырывании Ксюши из моих рук. Вместо этого в актах опеки черным по белому нагло значились описания «зефирно-шоколадных» условий проживания Проценко Ксении в однокомнатной квартире в центре города Новороссийска, где для девочки отцом куплены все на свете игрушки и йогуртами забит холодильник.
С жалобой на необъективность органов опеки я направилась в городскую администрацию.
– Пропустите, это ко мне! – сказал в трубке голос охраннику, после чего ворота проходной открылись. Я поднялась на четвертый этаж, где меня уже встречала Светлана Ариковна. В ее голосе звучали искренность и неравнодушие. Сердце сразу затрепетало надеждой.
– Пройдемте. Садитесь.
Две женщины, две матери, две тезки, мы сели за большим столом напротив друг друга. Держа бумаги перед собой словно щит, я начала сокрушительный монолог. Об обмане мужа, о встрече с дочкой 13 сентября на даче в Широкой Балке. Услышав про акты опеки, Светлана Ариковна попросила бумаги и, продолжая изучать их, подошла к телефону.
– Беспертова? Можете подъехать ко мне? Да, в администрацию. Когда? Сейчас!
Приехала та женщина, с рыбьими глазами. Разговор получился жесткий, хотя ей по-прежнему было все равно. У этой рыбы нет хребта, думала я. Но Светлана Ариковна настаивала на немедленном собрании межведомственной комиссии.
– Комиссия у нас по вторникам, – мямлила Беспертова.
– Какой вторник? Завтра сможете? Мать не должна ждать до вторника! Вызывайте отца Ксюши в опеку прямо сейчас! Завтра должен быть принят и утвержден график общения Светланы с ребенком.
Женщина-рыба медленно удалилась, не говоря ни слова. Мы же со Светланой Ариковной остались обсуждать ситуацию, здоровье Ксюши и мое положение. Ход мыслей и решительность этой женщины импонировали.
– Завтра после комиссии придете ко мне. Сделаем копии документов, отправим вашему адвокату в Петербург.
– А что делать, если Проценко не явится на комиссию?
– Если начнет бегать, подключим уже другие силы, – намекнула она, – город у нас, знаете, маленький, особо не спрячешься!
Мы вышли из администрации города-героя поздно вечером. Дошли по улице Советов до остановки. На миг показалось, что эта женщина проходила в своей жизни через подобную ситуацию. Может быть, поэтому она так живо откликнулась на мою боль? Я поняла, что Рома не всех здесь купил, и есть в Новороссийске люди, кому можно доверять. Внезапно я вспомнила про Евгения, местного жителя, который отозвался на мой клич в социальных сетях. Позвонила, и мы договорились встретиться завтра. Евгений заехал рано утром. Уравновешенный и какой-то на редкость порядочный мужчина средних лет. Новороссийск начинал удивлять. Неужели здесь тоже можно встретить «своих», а не только «чужих»? Пока мы ехали в машине, он рассказывал про своих детей. Чем занимается Евгений, я не поинтересовалась, а он не заострил на этом внимания. Мы прочесали весь город. Объехали все известные мне адреса. Подходили к закрытым дверям и не наблюдали даже следов присутствия ребенка. Тогда Евгений посоветовал написать заявление. Отвез меня в центральный отдел милиции. Я впервые попала в отделение на Грибоедова, которое местные ласково называли «грибы». Со мной тут долго церемонились, все-таки новый человек, из Северной столицы, непонятный. Передавали из рук в руки, из кабинета в кабинет, пока где-то за окном не начали кричать петухи. В некоторых помещениях центрального отделения милиции мы находились, кажется, прямо на земле, со стен ручейками стекала вода. Маленькая комнатушка была задумана скорее для хозяйственных нужд, чем для работы правоохранительных органов.
– Дождь, – будто оправдываясь, прокомментировал милиционер. Для убедительности он показал пальцем на дверь, за которой шел дождь. Затем снова вернулся к оформлению бумаг. Собственноручно под копирку я закончила писать заявление на федеральный розыск ребенка.
Перешли в другой кабинет. Там не было света, не говоря уже об оргтехнике. С другим сотрудником мы составляли заявление по ст. 129 УК РФ за клевету и распространение ложных сведений, порочащих мою честь и достоинство. Он признался, что уже в курсе «ложных сведений». Значит, Проценко и сюда уже заходил.
– Говорил, что жена типа асоциальная… Пьющая. Не ухаживала за ребенком, – вспоминал милиционер. – Скажите, зачем мужику ребенка отбирать? Может, у него самого проблемы с этой, ну как ее?
