Отбросить шкуру означало стать новорожденной, обнулить жизненный опыт. Смыть годами накопленные представления о самой себе, основанные на общественном одобрении и социальных установках. Однако я поняла, что только пройдя болезненный выход из зоны комфорта, я смогу развивать свои скрытые способности, о которых раньше даже не догадывалась. В конце концов, шкура, как доспехи, скрывала то, кто я есть на самом деле. Более того, стало казаться, что люди обращают внимание на блеск доспехов, забывая о своей истинной природе. Но если попытаться вспомнить о ней, шкура будет не нужна. Неожиданно я стала замечать важные изменения: если раньше мой ум тревожился вопросом, что будет завтра, чем закончится новое испытание, что про меня подумают другие, – то отныне я просто бросила попытки контролировать будущее и спорить с судьбой. Только вот кулаки… По-прежнему мои кулаки каждое утро были плотно сжаты.
Глава 2
В середине зимы погода в Новороссийске вдруг стала совсем безжалостной.
Оказалось, что прожив в Петербурге всю жизнь, никогда не сталкивалась с такими сильными ветрами. Они без спроса врывались в город, как воры. Лихо переворачивали огромные фуры, как маленькие дети переворачивают жуков. Даже прячась в стенах «Трапезунда», я не могла им противостоять. Ледяные воры не знали жалости и не видели абсолютно никаких преград на своем пути. Люди прятались в домах, жизнь в городе замерла, но мне приходилось ходить в суды почти каждый день.
Все мои иски были приняты. Однако по велению невидимой силы они попали на рассмотрение к той же судье Ивановой. Судья, конечно же, оставила их без движения, а в некоторых и вовсе отказала. Я уперлась в стену, все еще не веря, что так бывает. Адвокаты тем временем наперебой предлагали свою помощь по написанию кассационной жалобы на решение от 12 января и требовали от меня лишь одного – чтобы я отфотографировала дело от корки до корки и выслала им материалы. Вынужденная вновь посещать место своей экзекуции, где продается все и вся, сдерживая внутреннее возмущение, я переступила порог Октябрьского суда города Новороссийска и попросила в канцелярии два тома нашего дела для ознакомления. Работницы беззастенчиво перешептывались, косясь в мою сторону.
Фотографируя страницы одну за другой, я вдруг наткнулась на фотографии Ксюши, которые Проценко зачем-то приобщил к делу уже после решения суда. Вероятно, он не желал, чтобы я видела ребенка даже на фотографиях. Моя Ксюша была запечатлена с Ромой на фоне различных городских парков, она гуляла на детских площадках или держала игрушки в неизвестной мне домашней обстановке. Странно, что на некоторых Ксюша улыбалась. А Рома улыбался со всех фотографий. Изображений было так много, кажется, около двадцати, что мне стало казаться, что вот-вот смогу услышать голос ребенка. Они были наклеены по две штуки на листы формата А4, листы еще не успели пришить к нашему двухтомному делу. Рискуя быть удаленной из канцелярии, наплевав на все приличия, если они вообще могли иметь место в этой ситуации, я просто взяла и спрятала несколько листов с фотографиями моей дочки себе в сумку. Затем в глаза бросились те «странные бумажки» из психо-неврологического диспансера. Значит, кроме частного психолога Тютюник, Проценко решил подстраховаться еще и «официальными» внесудебными заключениями. Я боялась читать, что там написано. Но мне было необходимо их сфотографировать. В глаза едкой кислотой бросились слова, подписанные врачом ПНД Гавриленко:
«Начиная с июня месяца, девочка проходит коррекционный курс с детским психологом. В сравнении с предыдущим исследованием (16.09.10 г.) с Ксенией удалось установить продуктивный контакт. В проективном тесте-игре Ксении было предложено сочинить сказку. В рассказе девочкой были выделены три значимые фигуры: отца – добрый медведь, бабушки – тетя утка, дедушки – гномик. В качестве образа матери была выбрана лиса, которая ушла. Ксения с фигурой лисы не играла и в рассказ лиса была включена формально. Наибольшее число действий было совершено с фигурой медведя: прижимала, гладила, манипулировала.
В процессе исследования девочка неоднократно показывала папе выбранные фигурки. Ксения категорически отказалась остаться одна с психологом.
Таким образом, очередное исследование подтверждает отмеченные ранее особенности внутрисемейных отношений. Значимыми, эмоционально близкими для Ксении являются отец и бабушка. С матерью установились эмоционально холодные, дисгармоничные отношения, способствующие появлению тревожных переживаний у девочки. Рекомендуется продолжение прохождения индивидуальных психокоррекционных занятий для Проценко Ксении».
Как человек, врач, никогда меня не видевший, может делать такие выводы?! Прочитав этот пасквиль, я тут же захлопнула дело и, сжимая в кармане фотографии, вышла из суда. С неба падала вода. Я бежала прочь от ненавистного, жестокого места. Сначала у меня забрали ребенка, а теперь подло лишили даже права голоса, выбора и возможности самой защищать себя и дочь! Я не могла ничего с этим поделать – ни опротестовать, ни примириться. Мне хотелось лишь выть! Я помчалась к дому Проценко, куда ходила каждый день, как волчица. С неба продолжал лить дождь. Стихия сопровождала мой исход из этого прогневавшего Бога места. У каждого из нас есть свой «Египет» и своя «Земля обетованная». Моим «Египтом» была тотальная несправедливость и отрыжка правосудия. А «Землей обетованной» стала встреча с Ксюшей. Вспоминалась история «десяти казней египетских». Там казалось, что вот-вот начнется буря и обрушится огненный град. Так что это – казнь или природа возмущается вместе со мной? Уже на перекрестке почувствовала, будто что-то лопнуло внутри. Словно сам собой, из меня вырвался этот вой. Даже не успев напугать меня. Это был древний зов скорби, скрестивший боль и тоску и возникший задолго до всех остальных человеческих звуков. Я была не в силах его сдерживать. «Мама лиса, потому что она ушла», – возмущение гудело внутри, поднимаясь со дна души и вздымаясь куда-то вверх к небесам, и из меня вырывался мой несогласный и сокрушительный вой…
Вдруг пронзила мысль: надо идти в тот самый психоневрологический диспансер и встретиться с этим врачом Гавриленко! Через полчаса, промокшая и заплаканная, я постучала в окно регистратуры.
– У Гавриленко сегодня прием закончен. Может, хотите поговорить с главным врачом? – спросила девушка в белом халате. Я согласилась. Вскоре ко мне подошла женщина средних лет и приветливым жестом предложила пройти к ней в кабинет.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – она представилась и протянула руку. – Нина Васильевна, – я села напротив, настороженно оглядываясь: раз Проценко тут уже побывал, я ожидала подвоха.
Рассказав главному врачу свою историю с самого начала и показав заключения Гавриленко и Тютюник, я написала заявление, в котором просила выдать мне официальные медицинские документы с диагнозом моего ребенка. То, что было дальше, поставило нас с главным врачом в тупик. В выписке из медицинской карты Проценко Ксении значился диагноз: «Экспрессивное расстройство речи, фобический синдром, синдром аутизма». Моей девочке действительно были прописаны сильнодействующие психотропные препараты! Значит, Проценко на суде не блефовал – Ксюшу лечили таблетками; однако официального диагноза почему-то не представил! Я запуталась: что же в этих бумажках правда, а что – нет?
