Назавтра был мой день рождения – мне исполнилось 30 лет. Вроде как юбилейная дата. Продюсер Наталья принесла в гостиничный номер бутылку шампанского Абрау-Дюрсо и сообщила тоном, не терпящим возражений.
– Ты обязана выпить со мной по трем причинам. Во-первых, мы обязательно найдем твою дочку – в этом нет сомнений! Во-вторых, ты большая молодец, и я очень рада нашему знакомству даже при таких вот обстоятельствах, и в-третьих, у тебя день рождения, и ты действительно можешь себе позволить, ну, то есть ты не должна сдаваться перед жизнью! Жизнь продолжается, – с этими словами продюсер скандального телепроекта откупорила шампанское, которое тут же зашипело в нашей пустой и одинокой гостиничной комнате.
На следующий день мы продолжали ждать обещанной мэром Новороссийска встречи, но его пресс-секретарь упорно не отвечал на звонки. Это выводило Наталью из себя. Теле-формат требовал интриг, расследований, а также – драк, слез, резких жестов, потных салфеток, поломанных судеб и всего одного разрушенного детства… Продюсеру – главному шеф-повару телеэфира, требовались все необходимые ингредиенты, чтобы приготовить с помощью оператора и монтажера превосходное рейтинговое карри на канале НТВ.
Но ингредиенты скандала ускользали как песок сквозь пальцы, и осталась только одна я. Мы зашли позавтракать в кафе.
«Мне сегодня не тридцать, – задумалась я, – а кажется, лет сто…»
Мы заказали кофе, и Наталья, как обычно, принялась созваниваться с редакторами, чтобы скоординировать процессы, а также со своим боссом, чтобы объяснить, почему они с оператором собираются застрять в Краснодарском крае еще на несколько дней.
«Поменяйте смету, нам нужны дополнительные дни! – объясняла она кому-то в телефоне на повышенных тонах. – Думаю, что до субботы. Еще командировочные оператору и чеки на гостиницу. Да, и нажмите на этого Виноградова! Я отсюда не могу проконтролировать! У нас тут погоня за мэром Новороссийска и поиски ребенка! Как вернусь, займусь им. Да, сразу поеду на монтаж, как прилечу в Москву».
Наталья общалась по двум телефонам сразу, оператор с отстраненным видом уплетал свой омлет, официанты кружили вокруг нас, словно аквалангисты вокруг затонувшего корабля с сокровищами. Наконец, все звуки слились в один общий гул, словно создавая саундтрек к какому-то сюрреалистическому фильму. Перед моими глазами стали мелькать картинки, проносясь стремительно, словно верстовые столбы за окном скорого поезда. Лица, слова, волны, ночи, дни, дороги, запахи, игрушки, окна, Ксюшин смех, обещания, судебные скамейки, взгляды, вздохи, конверты и знаки препинания… – «Черт возьми, это не мое кино!» – вырвалось у меня. Но эту реплику никто не услышал, она никак не повлияла на суету, вероятно, уже прописанную в сюжете. Боже, ведь у меня сегодня день рождения! Можно ли более нелепо разменять четвертый десяток? Лишившись дочери, дома, родных, даже собственного имени, сидеть на берегу проклятого города Н.?!
Господи, пожалуйста, если я имею право что-либо просить сегодня, в день своего рождения, если могу загадать одно желание, то прошу: останови этот фильм! Я больше не могу так жить. Мне хочется взять на руки своего ребенка. И снова вернуться в уютный теплый мир. Мир соленых щечек, родных ладошек, мир изобретенных Ксюшей слов и ранних просыпаний, мир почемучек и лепетаний, мир слез, смеха и открытий. Мир, в котором право на детство нераздельно принадлежит каждому, кто может открыть ребенка в себе, глядя в глаза собственному ребенку. Мир, в котором я буду с ней, а она со мной…
Я вышла на террасу и открыла почту. Суета ресторана осталась за дверью. Веранда была пустой, так как дул сильный порывистый ветер. Официант вынес мне плед и шампанское. Вероятно, Наталья, занятая звонками, решила напомнить о празднике. Пока официант выставлял бокал и наполнял его пузырящейся жидкостью, на экране загружались поздравления, среди которых я увидела письмо от отца. «С днем рождения!»
Мне захотелось швырнуть бутылку шампанского о землю с такой силой, чтобы она пробила земную твердь и достигла центра Земли! Хотелось встряхнуть эту планету землетрясением, извергнуть на нее вулканами лаву, веками таившуюся нерожденной в обжигающих недрах неприступных скал! Хотелось взболтать все вещества, сотворенные земным долготерпением, и выплеснуть их все разом воедино, вернув в один сосуд, чтобы ни одно больше не могло возомнить себя важнее другого…
Тишина на мгновение застыла. Порой тишина звучит громче, чем крик. Уже в следующее мгновение дверь с треском распахнулась, и внезапным порывом ветра со всех столов разбросало салфетки: они взметнулись в воздух, как конфетти. Бутылка шампанского опрокинулась, будто пластиковая. Стулья на террасе задрожали мелкой дрожью. Я не успела сообразить, что происходит, как из кафе вынырнула съемочная бригада НТВ.
– Идем снимать на корабль, – скомандовала Наталья, словно бросала вызов штормовому ветру. Оператор поспешил за Натальей, и мне оставалось только подхватить сумку и уже на ходу помочь официанту собрать стаканы и поднять с пола разлившуюся бутылку шампанского. Дождь усиливался, переходя в шторм. Официанты поспешили раскрыть над НТВ-шниками зонт, пока те не успели отойти от ресторана. Впрочем, зонт был подхвачен ветром. Мы двинулись в самое нутро – к морю в центре Новороссийской бухты. До корабля было не больше ста метров, но, двигаясь навстречу взбесившемуся ветру, мы пытались преодолеть их в течение получаса.
– На какой корабль мы идем? – перекрикивая стихию, поинтересовалась я у продюсера. У берега пришвартовались несколько разнокалиберных судов.
– На этот! – Наталья указала на боевой крейсер «Михаил Кутузов». – Руководство сказало: «Если мэр отгораживается, надо сделать зрелищный план на главном режимном объекте».
– Как нас пропустят – с камерой, да еще в такую погоду?
– Все улажено, – ответила Наталья, направляясь в административное здание. Мы с оператором переглянулись.
…Море бушевало. Военный корабль, передовой для своего времени, теперь был списан и открыт в качестве музея. Гордого стального цвета, пришвартованный на самом видном месте, «Кутузов» раскачивался на волнах как надувная лодка. Мы взбирались по реечному трапу, крепко держась за перила. Особенно трудно пришлось оператору – на палубе пришлось прятаться в проемах и пригибаться, чтобы как-то укрыться от ветра. У него то и дело улетали крышки от камер и провода от микрофона. Моряки, которые несли вахту на судне, поначалу шарахались от нас, но вопросов не задавали, а вскоре начали оказывать помощь в съемках: держали деревянные доски и приносили горячий чай, помогали менять локации, отводя нас в самые непродуваемые углы корабля. Оператор поинтересовался размерами крейсера.
– 23 метра в ширину и 210 метров в длину, – ответили моряки.
– Говори! – приказала Наталья.
Я смотрела в камеру и говорила.
– Пой!
– Что?
– Петь можешь?
– Могу.
И я запела. Раскачиваясь на носу бывшего боевого крейсера, нынче списанного в утиль, сдаваясь порывам ветра и видя перед собой только свинцовую рябь Черного моря, я пела песню Мамонтенка: «Пусть мама услышит, пусть мама придет, пусть мама меня непременно найдет…». Шторм вторил мне, он был оркестром. И ответом на мою просьбу.
