Под конец дня мы, все, кто работает на конюшне – конюхи, кузнецы и конюшенные служки, – покрыты потом и копотью. Чтобы помыться, нам приносят несколько ведер горячей воды и оставляют их вместе с мелкими тазами в конце ряда стойл. Весьма значительный прогресс по сравнению с традиционным обливанием холодной водой у колонки. Нам с Илланом тоже достается на двоих ведро и таз.
Первым моется Иллан. Потом вытирается, а я, тем временем, оттираю грязь с кожи. Никогда не думал, что буду так радоваться небольшому куску дрянного мыла. Когда жесткая щетка касается ссадин, я морщусь. Это не только сегодняшние синяки. Левая нога болит в том месте, где на нее наступил раздражительный жеребец, на руках ожоги от работы в кузнице, хотя сегодня я занимался только холодной ковкой. Неумелое обращение с инструментами, необходимыми для занятий этим ремеслом, тоже оставило следы. Хорошо, пожалуй, только одно – с этими ранами я убедительнее выгляжу в роли помощника кузнеца. Тут же вспоминаются слова Бриды: «Не стой так прямо, Нессан. Сутулься. И не смотри мне в глаза. Теперь ты не господин, а слуга».
– Штаны Морриган! – тихо замечает Иллан. – А тебе здорово досталось, да? Смажь раны подходящим снадобьем. У нас полно мазей для лечения лошадей. Если возьмешь немного, избежишь осложнений, а то некоторые из твоих ссадин выглядят паршиво.
Говорить я не могу, ведь недалеко от нас моются другие конюхи и конюшенные служки. Я вытираюсь и одеваюсь. Надеваю запасную рубашку, сегодняшнюю грязную стираю в воде, оставшейся после мытья, и вешаю сушиться. Потом мы направляемся в нашу импровизированную спальню. Пока я втираю конскую мазь, мы тихонько перешептываемся.
– После случившегося тебе лучше не высовываться, – говорит Иллан, – если что, его бесценную кобылу я подкую сам. Не хочу давать этому человеку лишний повод для жалоб, обоснованных или нет. Сегодня вечером за ужином ему тебя лучше не видеть. Еду я тебе сюда принесу.
Слушать и вникать, оказывается, трудно. По правде говоря, мой мозг по-прежнему каким-то тревожным образом смешивает прошлое и настоящее, а мазь практически не утоляет ни мучений, ни боли. Почему я такой слабак? Почему не могу забыть об избитом ребенке и стать воином, кем мне и положено быть? Меня посещает непрошеное видение: я тихо лежу здесь на соломе, Иллан с остальными ушли ужинать в главный зал, и вот из мрака выплывают какие-то тени, чтобы связать меня, унести и сделать со мной то, что в голове не укладывается. Кто они, я не знаю, может Родан с дружками, может мои братья, да мне это и без разницы.
– Нессан, – теперь шепот Иллана звучит громче, – возьми.
Он накидывает мне на плечи одеяло.
– Сядь. Не спеши. Я хочу знать, что он тебе сказал. Все, что сможешь вспомнить.
А когда я ничего не отвечаю, потому что не могу, по крайней мере, пока, добавляет:
– Тебе станет легче.
Я качаю головой. Нет, не станет. Легче мне будет только в одном случае – если я разотру эти воспоминания в порошок и запру в темном углу.
Иллан садится рядом. Остальные, по большей части, уже ушли, но пара конюхов обходит стойла, желая еще раз проверить, все ли в порядке с лошадьми. Во дворе лает собака. Интересно, а чем сейчас занимается другая наша группа? Их, похоже, ждет еще одно выступление. Я слышал, как они репетировали. Родан осыпал меня мерзкими оскорблениями. А его дружки хохотали и насмехались. Но сквозь все это пробивались мелодичный голос арфы и ритмичное биение сердца бубна. На несколько мгновений к ним присоединилась и свирель. Но я не слышал, чтобы Ливаун пела.
– Нессан?
Я облизываю губы. Я еще не утратил дар речи? Или, может, вернусь теперь на Лебяжий остров немым и ни на что не годным?
– Ни разу не видел, чтобы он был один, – даже для этого хриплого шепота требуются усилия, – всегда с личной стражей, когда с одним, когда с двумя. И часто еще с друзьями. Но когда он решил затеять со мной ссору, от охраны наверняка ускользнул. И напился. Я почувствовал запах.
Сюда кто-то идет – я слышу тихий звук шагов по глинобитному полу и умолкаю. Мы не двигаемся с места и продолжаем сидеть бок о бок на лежанке, как и до этого.
Это Ломан, конюх. Он останавливается в конце ряда стойл и говорит:
– Слышал, парня немного побили… Он в норме?
– Ничего, оклемается. Спасибо, что спросил.
В таких вещах Иллан мастак – умудряется говорить дружелюбно, но мысли и эмоции, по возможности, держит при себе.
– Это хорошо, – отвечает Ломан, но не уходит.
Краем глаза я вижу, что он рассматривает меня.
Да, вид у меня, наверное, жалкий. О боги, как же мне это все ненавистно!
– Думаю, тебе не захочется кое-кого постоянно злить, – говорит Ломан, – если хочешь совет, держись от него подальше.
Он оглядывается через плечо, будто с опозданием вспомнив, что если его кто-то услышит, у него наверняка будут неприятности.
– М-м… – мычу я.
Иллан встает, словно собираясь куда-то идти.
– А с этой кобылой ты поступил правильно, – продолжает Ломан, – не люблю, когда скверно обращаются с хорошей лошадью.
История, похоже, получила распространение. Но он заходит слишком далеко. Конюх не станет критиковать своего принца. Особенно в присутствии практически незнакомых ему людей.
– Он в последнее время стал раздражителен, – говорит Ломан, понижая голос, – по слухам, боится того, что его ждет. Никогда к этому не стремился. Поэтому на всех кидается. И плохи дела тех, кто попадается ему под руку.
О Морриган, спаси нас! Неужели это правда? Неужели Родан и в самом деле боится стать королем? Я гляжу в пол, чтобы не поднимать глаз на Ломана. Парню явно стоит попридержать язык. Иллан прохаживается по стойлу. Тишина становится тягостной. Я встаю, пошатываюсь, кашляю и падаю обратно на соломенную лежанку. Уловка срабатывает, но не совсем так, как мне бы хотелось. Ломан уходит за снадобьем, обещая, что оно утолит боль. Иллан его отпускает.
– Я передумал, – шепчет Иллан, – ужинать пойдешь со мной. А завтра будем вместе работать в кузнице.
Я опять поднимаюсь на ноги, расправляю плечи, давлю в себе муки и боль. Кружится голова – да, мое падение хоть и было притворным, но все же не совсем. Я смотрю Иллану в глаза и в знак согласия киваю. Теперь буду мужчиной. Воином с Лебяжьего острова. А не жертвой какого-то высокородного идиота.
Ломан приносит снадобье с острым травяным запахом. НЕ знаю, что это за растение. Это могла бы сказать Ливаун. Я не без содрогания его выпиваю. Мы идем ужинать. За столом я без конца зеваю – к этому времени мне еще больше хочется спать. А как только мы возвращаемся в конюшню, ложусь на солому и накрываюсь одеялом. Иллан не ложится – стоит за верстаком и в свете фонаря точит нож для обрезки копыт. Держится начеку. Я думаю о Лебяжьем острове и об узах между боевыми товарищами. А когда засыпаю, перед глазами проплывает образ Ливаун. Она стоит в дверном проеме и смотрит, как меня бьет Родан.
