Я иду дальше вперед, а когда воцаряется тишина, предлагаю новую строку и пою:
«Волосы у нее были цвета пшеницы на солнце».
Без ответа. Я уже у каменной стены. Приложив к ней ладонь, чувствую барабанный бой, словно доносящийся изнутри – гулко бьющееся сердце какого-то исполинского, каменного существа. Почему женщина больше не поет? Я что, ее потерял? Значит закончить куплет мне надо самому.
«Она бегала по лужайке обутыми в золото ножками».
Когда я пою с Ливаун, наши голоса прекрасно дополняют друг друга. Мы всю свою жизнь учились взаимопониманию, которое теперь позволяет нам играть вместе без единой помарки. Но петь с этой незнакомой женщиной – нечто совершенно другое. У меня такое ощущение, что два наши голоса принадлежат одному и тому же человеку.
«Вернись, – прошу ее я, – не оставляй меня». Затем на миг закрываю глаза, потрясенный накалом собственных чувств – мне кажется, что меня занесло в самую гущу сказки о любви и утратах. Потом открываю их вновь и моргаю, не в состоянии им поверить. Насчет каменной стены я ошибся. Она не тянется нерушимой глыбой куда простирается взгляд. В ней есть едва заметный проход, который можно увидеть, только если подойти совсем близко – расселина в скале, достаточно широкая, чтобы по ней мог пройти человек. И из этой расселины вновь доносится голос, тихий и нежный. «Фа дидл да, дидл да-ха-ха!»
На меня накатывает волна облегчения. Я иду вперед и хоть меня и нельзя назвать человеком крепкого телосложения, едва могу протиснуться сквозь узкий проход, и то только если снять со спины мешок и прижать его к груди. Теперь тамбурин с барабаном звучат одновременно: первый трепещет, второй гулко ухает. Может, она ждет, чтобы я опять спел? Если промолчу, может случиться так, что, дойдя до конца, я окажусь в этом лесу совершенно один.
«Танцуйте, маленькие мои, – воскликнула фея, – завтра День летнего солнцестояния!»
Проход извивается то в одну, то в другую сторону и выпрямляется. Впереди виднеется открытое пространство с распустившимися цветами и утопающей в солнечных лучах травой.
«Фа дидл да, дидл да-ха-ха!» – доносится чье-то пение, когда я ступаю на поляну.
Это и правда заросшая травой прогалина, изобилующая цветами, которые поднимают свои головки, словно считая меня редким явлением, на которое обязательно нужно с удивлением взглянуть. На меня взирает множество глаз. Принадлежащих существам более чем странным. Существам мифическим, как в древних сказках – некоторые из них напоминают маленьких мужчин и женщин, другие больше похожи на зверей, третьи представляют нечто среднее между первыми и вторыми. Полагать, что вместе со мной поет прекрасная женщина, было ошибкой; никого такого нигде не видно, только эти непонятные создания. Я изрыгаю в душе проклятие и поворачиваюсь бежать, пока еще есть возможность. Пусть этот неудачный эпизод моей жизни останется в прошлом. Если все время бежать, я еще успею вернуться в замок до наступления темноты.
Но прохода меж камней больше нет. Вместо него передо мной высится монолитная каменная стена, уходящая вправо и влево в лес, покуда хватает глаз. Слишком высокая, чтобы через нее перебраться, и чересчур крутая даже для горных козлов. Над ней каркающим наблюдателем кружит птица. Может, ворона, может что еще.
Я попался в самую старую во всей книге ловушку и купился на хитрость, о которой пел в сотне песен и рассказывал в сотне легенд – сам забрел в Колдовской мир, из которого для меня больше нет выхода.
18. Ливаун
Брокк задерживается – ему пора бы уже вернуться из неметонов. Мы втроем всегда собираемся в комнате для репетиций, чтобы разогреться какой-нибудь песней перед тем, как идти в парадный зал. Я думала, он придет, хотя сегодня мы не выступаем. Наверное, с головой ушел в какой-нибудь эзотерический спор со своим другом-друидом. Это меня отнюдь не удивило бы. Но мне хочется, чтобы он уже вернулся, особенно если учесть, что Арку тоже в отъезде.
Народ стекается в замок на ужин. Когда я вижу это, тревога в груди нарастает. Я иду к стражникам у главных ворот. В это время года вечером еще светло, и факелы еще не зажгли. Но Брокку сейчас точно уже полагалось бы быть здесь.
Не успев отойти далеко, я встречаю трех стражей, которые шутят и смеются после долгого дня, вероятно в предвкушении кувшина эля и щедрого угощения.
– Что-то не туда ты идешь, Кира, – весело говорит один из них.
Большинство простых ребят при дворе теперь знают меня по вечерним выступлениям.
– Я надеялся послушать твое пение.
– Мы тебя проводим, – вступает в разговор второй, – почетный личный караул.
– Благодарю вас, – я силюсь улыбнуться, – сегодня выступает другая труппа. А вы, случайно, не видели арфиста Донала? Он еще не вернулся из неметонов.
– Прости, но ничем не могу тебе помочь, – говорит первый, – сегодня я парня не видел.
– Зато я видел, – вставляет третий, – не сейчас, а рано утром, еще до того, как вы оба заступили на пост. Только шел он не в неметоны, а совсем в другую сторону – к холмам.
– Ах, благодарю вас, – я прикрываю смятение еще одной улыбкой и заставляю себя неспешно вернуться в сопровождении троицы стражей, хотя внутри настойчиво звенит сигнал тревоги.
Ну почему Брокк ушел один?
Когда мы подходим к замку, я прощаюсь со своими провожатыми и ухожу под предлогом, что перед ужином мне надо переодеться. Бегом возвращаюсь в комнату для репетиций посмотреть, не оставил ли Брокк какого-нибудь намека на то, куда отправился. Его арфа стоит в углу. Была ли она там раньше, я вспомнить не могу. Мог ли он вернуться, каким-то образом проскользнув мимо стражей? Вряд ли, ведь кто-то из них его наверняка бы заметил. Да и потом, Брокк, в любом случае, нашел бы меня, зная, что я буду беспокоиться из-за его опоздания. Но если арфа здесь, значит он собирался вернуться к наступлению сумерек, разве нет? Ведь он со своим инструментом практически неразлучен.
Но в первую очередь займемся самым важным. Мне надо присутствовать на ужине. Если нас троих, Арку, Брокка и меня, не будет, пусть даже в тот вечер, когда нам не надо выступать, на это обратят внимание и станут задавать вопросы. Да и потом, у меня, возможно, появится предлог поговорить с Илланом, хотя они с Дау не всегда ужинают в парадном зале.
Переодеваться нет нужды. На мне собственная сорочка и юбка, перешитая Банвой – притягивающий взгляды наряд темно-зеленого цвета с оборкой, состоящей из трех узких лент – темно-красной вверху, золотисто-желтой посередине и голубой внизу. Банва, наверное, трудилась не один час, потому что швы прошиты аккуратными стежками, а при более близком рассмотрении на кайме можно увидеть вереницу небольших узоров – арфу, свирель, бубен, танцующую фигурку. Когда я спросила прачек, они ответили, что каждая из них внесла свою лепту, а мое предложение заплатить им за работу, улыбаясь, отвергли.
