«Отойди!» – машу я Рябиннику. Выхожу из укрытия, делаю глубокий вдох и пою. В этой песне нет слов, одна лишь скорбь, наводящая ужас. Прежде я никогда не издавал таких звуков. Во мне пульсирует их мощь, от меня исходит их сила, присущий им ужас заполняет окружающее пространство, от них дрожат и трепещут листья. На солнце набегает туча, и над поляной проносится порыв ветра, ледяного, как сама смерть.
Эрнья с подданными замирают на месте, высоко подняв факелы и образовав огненный барьер. Воронье племя над моей головой ерзает на своем насесте и как-то странно каркает. Одна из тварей пикирует на меня. Мною словно овладевает безумие, я мужественно стою и не пригибаюсь, даже когда она подлетает ко мне настолько близко, что задевает крылом щеку. На миг мы встречаемся взглядами, и я вижу в ее глазах не бешенство, не вызов, а подлинный ужас. Рядом стоит Рябинник, полосуя костяным ножом. Настоящий воин! Тварь падает и бьется на земле. Рябинник добивает ее палкой. Метя прямо в него убийственным клювом, вперед бросается еще одна тварь. Он не успевает выхватить нож. Я наношу удар палкой, птица кричит, взмывает по кривой спирали ввысь, и вот ее уже не достать. Я слышу, как она падает в заросли ежевики на противоположном краю поляны.
Я по-прежнему пою. Пою как никогда прежде. Грозные звуки рвутся из самых глубин моего естества, из груди, из гортани – магией, которой я в себе даже не подозревал.
– Иди, – говорит Рябинник, – иди к огню и зови их за собой.
О, великие боги! Я делаю, как он велит, идя размеренным шагом, как во время ритуальной процессии. Песня превращается в зов.
– Давайте! За мной! К огню!
Рядом шагает Рябинник, держа наготове костяной нож, рискуя жизнью ради моей безопасности.
Твари действительно следуют за нами. Несмотря на то, что двое их собратьев мертвы или вот-вот испустят дух, невзирая на стену пламени впереди, они слетают с деревьев и парят над моей головой, покачивая крыльями, словно тоже участвуют в торжественной церемонии.
– За мной! К огню!
Я иду к Эрнье, к Ночной Тени, ко всем остальным, которые не сводят глаз с приближающихся тварей, твердо стоя на своей древней земле. Мне нельзя сомневаться. Я должен держаться. Шагаю до тех пор, пока от факелов нас с Рябинником не отделяет всего пара шагов. Слышу наверху хлопанье крыльев, чувствую дуновение поднятого ими ветра, но теперь Воронье племя молчит. Я пою, а они кружат в ожидании, перед лицом огня, внушающего им ужас. Торчат здесь вопреки своей воле, в противном случае давно улетели бы от этой угрозы как можно дальше. Сделать этого им не дает моя песнь. Время менять музыку.
У меня есть палка. А прямо передо мной из земли торчит камень. Я стучу по нему палкой, отбивая маршевый ритм. И пою новую балладу – о свободном полете, о том, как хорошо кружить в воздухе над лесом, как прекрасно парить над реками, озерами и бурными морями. Песнь свободы. Я приказываю им убираться. А пока пою, мой ритмичный стук подхватывают другие. Те, кто держит факелы, дружно хлопают в ладоши или грохочут по камням, остальные топают ногами. Все заканчивается очень быстро. Медленные движения крыльев, не позволявшие им улететь, стремительно набирают силу. Не успеваем мы пару раз глотнуть воздуха, как Воронье племя уносится прочь, огибая пламя, и взмывает ввысь над верхушками деревьев. Ритм затихает. Ночная Тень бежит вперед и склоняется над фигуркой, лежащей на поляне. Я тяжело опускаюсь на землю, понимая, что отныне ничто не будет прежним. В горле першит. О боги, неужели мне это действительно удалось?
По щекам Эрньи катятся слезы. Она отдает Рябиннику свой факел, встает рядом со мной на колени и обнимает за плечи.
– Мой бард, – говорит она, целуя меня в лоб, – спасибо! Благодарю тебя!
Не думаю, что смогу сейчас произнести хоть слово. Но надо, потому что Ночная Тень вместе с крепко сложенным созданием, напоминающим ожившую каменную глыбу, поднимают тело малышки и несут его к Эрнье.
– Прости, что слишком поздно пришел на помощь, – хриплю я, – а тот второй, которого они забрали, выжил?
Народ Эрньи гасит факелы.
– Травку-Мотылька мы попытаемся найти, – отвечает Ночная Тень, – но тебе, бард, следует вернуться. Ты измучен больше, чем тебе кажется. Ты выиграл ради нас великую битву.
– Не я. Мы. Все вместе.
Я гляжу на Рябинника, на Эрнью, на Ночную Тень, на ожившую глыбу, на бедную мертвую Шапочку-Крохотку и все их разношерстное племя.
– Вместе мы сила.
И хотя колени подгибаются, голова болит, а в душе царит сплошная неразбериха, я знаю, что это правда.
Я, пошатываясь, бреду обратно к месту для общих собраний. Волшебный народец окружает меня, и каждый горит желанием меня поддержать. И внутри у меня зреет уверенность, что теперь я смогу написать песнь, и написать хорошо. Я могу наделить ее могуществом. Могу вложить в нее истину. Могу вселить в нее мудрость. Чтобы она творила магию, в которой так нуждается народ Эрньи. Сегодня я помог прогнать их обидчиков, но Воронье племя вернется. В этом нет сомнений.
20. Дау
До Дня летнего солнцестояния осталось десять дней. В конюшне тихо. Выступивший вчера ночью в поход отряд пока не вернулся, и среди конюхов царит мрачное настроение. Каждый занимается своим делом и старается помалкивать. Я подметаю пол и оглядываюсь по сторонам, думая, чем бы себя еще занять. Ливаун скоро отправится на совет. Не стану отрицать, что я за нее переживаю. На одной чаше весов будет ее версия событий, на другой та, которую расскажет Родан. Он наследный принц. Она пришлый бродячий музыкант. На своем веку я повидал достаточно пристрастного правосудия и поэтому понимаю, насколько малы шансы на то, что будет вынесено справедливое решение. Ливаун надо показать этим советникам и законникам лицо обычной женщины в страшных для нее обстоятельствах. Она должна благоговейно трепетать, когда сановники станут задавать ей свои беспощадные вопросы. Ей следует выглядеть немного напуганной, но, вместе с тем, полной решимости сказать правду. Я очень сомневаюсь, что Ливаун вообще когда-нибудь хоть чего-то боялась. Но изобразить страх ей вполне под силу – той ночью в Амбаре она на несколько мгновений убедила даже меня.
Надо пройтись. Как раз пришло время выгонять на пастбище двух лошадей, поэтому я машу главному конюху, давая понять, что выведу их из конюшни и позабочусь о них. Ненавижу бездельничать, поэтому берусь за любую работу, какая есть, хотя сначала, конечно, выполняю задания Иллана.
Сейчас это лишь предлог. Мне надо подумать, да так, чтобы никто не мешал. Брин, старый пес, уже на пастбище. Когда я отпускаю лошадей, он подбегает ко мне и замирает в ожидании у моих ног. Оказавшись на воле, кони бегут по полю, которое спускается от замка к крепостной стене. Там, над рощицей из деревьев поменьше, возвышается огромный дуб. По другую сторону стены тянется лес. Именно там те загадочные неметоны, в которых Брокк провел столько времени, но так, похоже, ничего и не узнал. Может, это сами друиды устроили заговор, о котором никто не сообщил регенту? Может, именно поэтому они утаивают столь важные сведения? Может этот мятеж, если таковой действительно существует, замышляется на самом высоком уровне? Например, Верховным Друидом. Или Верховным Бардом. То есть теми, кто по должности знает об исчезновении арфы. Сейчас играть в такие игры в высшей степени опасно, и поскольку мне о друидах почти ничего не известно, я понятия не имею, зачем им это могло бы понадобиться.
