– Я пробуду здесь совсем недолго, только до Дня летнего солнцестояния. Ашллин, похоже, очень одиноко. Мы немного занимались музыкой, несколько раз играли. Мне бы очень хотелось проводить с ней больше времени.
Об удочерении я не упоминаю, потому что слышала о нем от лорда Коры. Но могу вполне обойтись теми сведениями, которые сообщила мне Ашллин.
– Она что-то говорила о том, чтобы поехать жить к вам.
Тоссак с женой опять обмениваются взглядами.
– Да, такой план у нас действительно был, – говорит леди Энья, – удочерить ее, с учетом того, что Ашллин потеряла и отца, и мать. Взгляните, как просто и хорошо им втроем.
Теперь дети сидят в траве спинами к стене, рядом с ними Пэдрейг. Клиэна, устроившись между Ашллин и Брионом, рассматривает поле своими сверхъестественно живыми глазами из пряжи. По телу прокатывается волна дрожи.
– К несчастью, – продолжает Энья, – лорд Кора пока отказывается рассматривать это предложение. И, кроме того, есть еще и сама Ашллин. Мы собирались забрать ее к себе в Глендарраг, уверенные, что девочка была бы там счастлива, но стоит нам заикнуться, чтобы она переехала к нам, как она тут же заливается слезами. Но мы все равно не отказываемся от попыток.
– Может, с ней поговорить вам, Кира, – предлагает Тоссак, – мы наслышаны о том, как вы играете на свирели, как поете и как замечательно лазаете по деревьям. «Почти как я», – по-моему, в устах девочки это звучало так. Она вам доверяет.
– Будь у меня возможность, я бы обязательно вам помогла. Но мое положение… очень шаткое. Я оскорбила принца, об этом, в той или иной степени, знают очень многие. После этого мне велели держаться от всех подальше. В том числе и от Ашллин.
Тоссак молча смотрит на меня, подняв бровь.
– Я не знаю, почему она не хочет переезжать к вам, и спросить об этом напрямик я не могу. Но точно знаю, что Ашллин часто выглядит несчастной и даже напуганной. И одинокой. Думаю, что даже в благородном семействе ребенка, если это девочка, могут обходить вниманием. Чуть ли не забывать. И насколько я понимаю, такое дитя, беззащитное и напуганное, может стать жертвой тех, кому до нее нет никакого дела, равно как и тех, кто желает ей зла.
– Продолжайте, – тихо просит Тоссак.
– Ашллин старается оставаться храброй, но это у нее получается не всегда. Некоторые темы она обходит молчанием, потому что ей либо велели о них умалчивать, а может, даже пригрозили наказать, если она ослушается. Девочка… действительно назвала мне имя человека, обращавшегося с ней жестоко и… он же, вероятно, недостойно ведет себя по отношению к ее няне. Однако… назвав это имя вам, милорд, я навлеку на себя очень серьезные неприятности. К тому же, мне известно, что об этом Ашллин сообщила мне в доверительной беседе, надеясь, что я никому ничего не скажу. Я хочу ей помочь, но кроме своей дружбы больше ничего предложить не могу, хотя даже из-за нее у девочки возникли проблемы.
– Она как-то сыграла нам на свирели мелодию, – с улыбкой говорит Тоссак, – мои ребята спросили, не научите ли вы заодно и их, но Ашллин ответила, что это очень трудно, и что уроки вы даете только девочкам.
Я в ответ тоже улыбаюсь.
– После Дня летнего солнцестояния мы отправимся в путь, и у меня попросту не будет времени кого-либо учить. Но я рада, что это доставило Ашллин малую толику радости. Это всего лишь дает возможность увидеть в ней обычного человека, ребенка, который совсем скоро вырастет и заживет своей собственной жизнью, возможность убедиться, что она все-таки будет счастлива, что сможет учиться, что ей ничего не будет угрожать. Это не так уж трудно.
О боги, я опять забыла, что должна говорить как Кира.
– Отлично сказано, – говорит Тоссак, – жаль, что вы так скоро уедете. Малышке нужны покровители и друзья. Те, кто будет ее учить, и те, кто будет защищать.
Я желаю ей гораздо большего. Хочу, чтобы она могла жить собственной жизнью по своим собственным правилам. Была вольна выходить замуж или нет, как ей заблагорассудится. Скакать на коне, драться, ходить по морю на корабле и бросаться навстречу приключениям. Читать, писать, петь и бродить по лесу. Мечтать. Летать.
– Да, милорд, – говорю я, еще раз бросая взгляд на детей.
С помощью Ашллин Клиэна теперь отдает какие-то распоряжения, размахивая руками и кивая головкой. Брион, его младший брат и подозрительно серьезный Пэдрейг ей повинуются, добавляя по камешку к небольшому, немного шаткому сооружению. А когда оно разваливается и рушится, Клиэна в ужасе закрывает глаза тряпичными ручками. Мальчики хохочут. Ашллин нравится эта семья. Она им доверяет. Но почему она так упорно отказывается покидать двор, если Тоссак может предложить ей дом, воспитание, товарищей по детским играм и, в первую очередь, избавить от любых опасностей? Что ее может здесь держать?
– Надеюсь, вы сможете убедить регента изменить решение, – говорю я, – прошу прощения, но мне пора.
Я еще раз неловко приседаю в реверансе, машу Ашллин рукой и как можно быстрее ухожу. Меня охватывает какое-то странное чувство, которое мне совсем не нравится. Тоссак с Роданом, может, и родня, но этот человек совсем не такой, как принц – умен, тонок и наблюдателен. Стоит ему или его жене заподозрить, что я совсем не та, за кого себя выдаю, как надо мной, а заодно и над нашей миссией, нависнет серьезная угроза. Нет, надо лучше изображать невидимку. Пройдет всего пара дней, и я отправлюсь в путь, чтобы вернуть домой брата. Пара дней, и все будет позади.
30. Брокк
Я сочиняю, пою, играю и сплю. Ем и пью то, что приносят мне маленькие создания. Совершенно не слежу за временем. Дни сменяются ночами, я не знаю, сколько осталось до Дня летнего солнцестояния, чувствую лишь, что он все ближе и ближе.
Выполняю возложенные на меня задачи. Великая песнь, которую Эрнья требует для своего народа, почти готова. Я спел ей несколько фрагментов в уединении своего крохотного домика, и ей, похоже, очень понравилось. Нужно еще доработать партию арфы, проследить за тем, чтобы она идеально дополняла мелодию и слова. Здесь очень красиво. Царит мир и покой. Дни наполнены сиянием солнца и пением птиц, пестрым светом лесных полян и нежным шепотом ручьев. Ночью тихо, слышны лишь голоса сов и других ночных птиц, занятых своими делами. Но я всегда, не забывая ни на минуту, слышу хриплое карканье Вороньего племени и шорох их крыльев. Вижу в луже крови изувеченное крохотное тельце, большие руки Правдивки, баюкающего малышку, плач народа Эрньи, и себя самого, то ли поющего, то ли читающего речитативом или как это еще можно назвать, выпускающего на волю то, что скрывалось в глубинах моего естества с самого момента рождения. Как бы то ни было, меня это пугает. Не хочу больше ничего такого повторять. Но если Эрнья не ошибается, придется. Вполне возможно, что для меня это и означает быть воином.
Я часто думаю о Ливаун, моей преданной сестре. Что женщина в здравом уме, обычный человек, может требовать от брата, у которого внутри таится такая необузданная магия? Когда я столкнулся с Вороньим племенем, эта ипостась прорвалась наружу через человеческую оболочку, как пожар через поле с засохшей травой. Самой что ни на есть всепоглощающей силой. И как мне теперь жить в мире людей, если она в любой момент может опять хлынуть наружу? Да, колдовская кровь в моих жилах позволяет мне чуть лучше петь, чуть изящнее играть и чуть легче завладевать вниманием слушателей. В том мире я по-прежнему мог бы оставаться бардом. Но как мне жениться, как стать отцом, как взять на себя ответственность за семью? Как жить жизнью человека, если во мне сокрыто такое? Как вообще возвратиться домой?
