Развожу огонь в очаге и ставлю греть воду. Прижимая к себе малыша, Хозяюшка Джунипер находит небольшую корзинку, выстилает кусочком овчины, кладет в нее комочек и ставит к огню, но не слишком близко. Я смотрю на нее, разрываясь между изумлением и недоверием. Мне словно снится какой-то странный сон. Но ожоги на руках, порванные ботинки, вездесущий запах дыма и барабанная дробь дождя по крыше напоминают, что все это явь, что все случилось на самом деле, и это создание, которого просто не может быть, сейчас в этой лачуге вместе с нами. Малыш немного похож на ежа, но ручки у него, как у самого обычного ребенка, а личико представляет собой непередаваемую смесь черт одного и другого. На его левом боку виднеются ожоги, и когда Хозяюшка Джунипер осторожно касается их, он хнычет.
Даже не знаю, какой задать вопрос. Наконец, выдавливаю из себя одну-единственную фразу:
– Я могу чем-то помочь?
– Целебная мазь, та же, что и для Шторма. Перевязка. Вода. После этого нам останется только надеяться.
Она показывает, я приношу все необходимое. Теперь малыш плачет от боли. Пока Хозяюшка Джунипер втирает мазь и перевязывает тельце, мне приходится его крепко держать. Оно такое маленькое и хрупкое, что я боюсь его повредить. Запеленав как следует этот живой комок, знахарка кладет его в корзинку и капает ему в рот из зеленой бутылочки три капли, чтобы он уснул. Я сижу на полу рядом с корзиной. Шторм подходит ближе, и я чувствую его тепло.
Хозяюшка Джунипер снимает с огня котелок и принимается готовить какой-то отвар.
– Ты сегодня сохранял хладнокровие, – говорит она, – и как человек, Нессан, ты оказался лучше, чем я думала. Гораздо лучше.
Всего лишь несколько простых слов. Только они, спящий пес рядом и тихое, размеренное дыхание малыша, которого мы спеленали. Из груди рвутся рыдания, заставляя согнуться пополам. Я закрываю лицо руками, зажмуриваю глаза, но это не мешает мне все видеть – каждый момент боли, каждую неудачу, каждый удар, каждый раз, когда они демонстрировали мне мою слабость и бесполезность, заявляя, что меня надо было удавить сразу после рождения. Не могу остановиться. Я оплакиваю Снежка, который щенком сворачивался калачиком у меня на руках, оплакиваю радость нашего первого дня, запавшую мне глубоко в сердце, оплакиваю память его последнего дня. Руки Руарка, их железная хватка, нож Шинана и крики, крики, крики Снежка. Я упираюсь лбом в колени, но все равно не могу заглушить этот кошмарный звук.
Шторм просыпается и поднимается. Я чувствую, как его шершавый язык слизывает слезы с моих щек.
– Поплачь, если хочешь, – говорит Хозяюшка Джунипер и ставит рядом со мной на каменную плиту под очагом чашку, – если сможешь, сделай пару глотков моего отвара, это успокоит сердце.
О боги, что она обо мне подумает? Все еще всхлипывая, я несколько раз судорожно вздыхаю и делаю, как велено. Из чего бы ни состояло ее зелье, мое иссушенное горло принимает его с благодарностью.
– Простите, – едва слышно шепчу я, – мне очень досадно, что так получилось. Надо идти, мне пора, этот пожар, эти люди…
Я вытираю лицо рукавом и пытаюсь встать.
– Посиди, Нессан, – ласково говорит старая целительница, – побудь еще у нашего очага. А когда будешь готов, расскажи нам свою историю.
Я знаю, чего она хочет, но не могу на это пойти.
– Не получится.
О боги, ну почему эти слезы никак не могут перестать?
– Здесь мне нельзя говорить, Хозяюшка Джунипер.
– Но ты же воспользовался голосом, чтобы предупредить нас о пожаре.
На это у меня нет ответа.
– И можешь снова сделать это, ведь мы все в тех же стенах, где кроме меня, Шторма и этого малыша, который еще какое-то время не проснется, тебя никто не услышит. Думаю, что тебе, Нессан, нужно поделиться своей историей. Сейчас для этого самое время. А когда расскажешь нам ее, я взамен расскажу тебе другую.
Я молчу. Она хочет, чтобы я поделился с ней своей историей, но откуда ей известно, что она у меня действительно есть, для меня загадка. Хозяюшка Джунипер, возможно, действительно читает мои мысли.
– Что-то подсказывает мне, что у тебя когда-то была собака. Которую ты любил так же горячо, как я этого моего спутника. Я вижу, насколько Шторм тебе доверяет. Ради его спасения ты рискнул жизнью. Так не поступают без причины. Расскажи мне о своей собаке. Это о ней ты плакал?
– Я никогда об этом не говорю. Ни с кем.
– Наверное, так и есть. Но тебе никто не мешает рассказать сказку. Сказку о мальчике и собаке. Если собака была славной, то почему бы о ней не рассказать? Она ведь этого заслуживает.
Я чувствую, что на глаза опять наворачиваются слезы, и тут же их гоню.
– Жил-был мальчик. Мальчик, которому вообще не стоило рождаться. Так говорили члены его семьи, так говорили его братья и отец. Его мать умерла при родах, когда произвела его на свет, и они ему этого так и не простили.
Вытаскивать из себя эти слова примерно то же самое, что сражаться с невидимым врагом, который может наброситься со всех сторон сразу. Но в моей голове до сих пор звучит голос Гэральта: «Шаг за шагом, Дау. Ты справишься».
– Он старался расти сильным и делал для этого все, что мог. Как сыну вождя клана ему не отказывали ни в уроках, ни в тренировках… Но его братья были старше, сильнее и лучше умели лгать. Он… дошел до того, что постоянно ждал подвоха. Его изводили, считали изгоем, делали мишенью подлых шуток и при этом говорили, что он этого заслуживает. Он понял, что в случае неприятностей вина за них всегда будет лежать на нем. Братья в своих жестоких играх проявляли чудеса изобретательности. Если у него появлялся друг, например, новый гувернер, которого приглашали учить мальчиков, то очень скоро мысли этого человека в отношении младшего ученика пропитывались ядом, или его увольняли и приказывали паковать вещи.
Я не помню, как его звали, но он был добр. Он понял, что я не был ни глуп, ни безумен, ни порочен, а всего лишь напуган. Похоже, он видел насквозь все грязные проделки Шинана и неизменное подчинение Руарка воле старшего брата. А потом он исчез.
Теперь самое трудное. Я не могу этого рассказать.
– Расскажи Шторму. Он умеет слушать.
– Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, он… У них на конюшне ощенилась собака, и один добрый друг подарил ему щенка, чтобы у него был собственный пес. Братья к тому времени уже стали молодыми людьми, старшему было шестнадцать, он учился быть вождем клана, среднему четырнадцать, и он старался во всем подражать брату. В итоге мальчику удавалось чаще оставаться одному, и это время, для него поистине бесценное, он проводил со своей собакой. Звали ее… ее звали Снежком. Совершенно белая, с голубыми глазами. Если бы ее не считали уродцем, она, благодаря хорошей охотничьей родословной, обрела бы дом где-то в другом месте, как ее однопометники. Держал он ее в сарае. Брать в дом не осмеливался, хотя другие псы разгуливали там совершенно свободно. Она была у него целых два года. Тот добрый друг, работавший на конюшне, помогал ему заботиться о Снежке и следил за тем, чтобы песику не было одиноко по ночам. Он же показал мальчику, как воспитывать собаку. Пес был красивым и умным. Именно благодаря Снежку мальчик понял, что он не придурок. Что его можно любить, и что он может отвечать любовью. А добрый друг стал учить мальчика и другим премудростям. Как развивать тело, чтобы оно было сильным. Как использовать силу, чтобы себя защищать. И как сражаться.
