Не всегда лучи его славы ярко блестели, не всегда его творчество получало высокую оценку публики. Опера «Мазепа», поставленная 13 ноября 1887 года, успеха не имела. «Критики втоптали в грязь оперу “Мазепа”, но есть и сочувствующие, и это прежде всего сам государь император. Я чувствую прилив энергии и готов приняться за новое сочинение. Работа спасает меня», – писал в дневнике Чайковский.
В марте 1884 года Чайковского вызвали в Гатчину к государю и государыне, которые благодарили его за высокое творчество. «Я тронут был до глубины души их участием, но ужасно страдал от своей застенчивости», – говорил Петр Ильич своим друзьям. Он был не из тех, кто кичился славой, хоть признавался, что славу любит, но борется между стремлением к ней и ее последствиями, «в этом трагический элемент славы». Его шокировало, когда люди начинали проявлять интерес не только к музыке, но и к его личности, и даже «старались приоткрыть завесу» над его интимной жизнью. «Эта мысль тяжела для меня, – писал он друзьям. – Я подобен бабочке, которая стремится на огонь и обжигает крылья, но появляется порыв к творчеству, и я опять лечу на огонек». После провала оперы «Мазепа» он пишет Надежде Филаретовне: «Я в состоянии душевной меланхолии».
И его благожелательница и почитательница снова старается взбодрить его: «Мне больно, что вы огорчены холодностью публики и злостью прессы. Публика не смогла сразу оценить Ваше сочинение, а пресса – это цепная собака, которая злится сама не знает за что. Вас не приветствуют петербургские журналисты потому, что считают Вас москвичом. Не сокрушайтесь по этому поводу, Ваша слава растет с каждым днем. Пошли Вам Бог силы и энергии».
Чайковский был тонким ценителем музыкального искусства, как отечественных, так и западноевропейских музыкантов: «Играя Моцарта, я чувствую себя бодрее и моложе, почти юношей». В феврале 1884 г., слушая в Париже оперу французского композитора Массне «Манон Леско», он отметил: «Великолепное исполнение, превосходная постановка. Нам далеко до Франции». Но Надежда Филаретовна была другого мнения: она не любила музыку Массне.
Четыре сюиты Чайковского имели немалый успех (1878, 1883, 1886, 1887). После исполнения одной из них 18 января 1885 года он писал: «Вся масса публики была потрясена и благодарна мне. Ради таких минут стоит жить». В то же время он признавался, что от успехов он больше страдает, чем радуется им, так как за ними следовали встречи, банкеты, поздравления, те торжества, которых он не любил: «Для меня нет ничего ненавистнее, как выставлять себя напоказ».
Особенно торжественный и теплый прием он встретил во время пребывания в США в 1891 году. Он поразил их своим творчеством, а его поразила Америка высоким уровнем развития. Он сам дирижировал оркестром и после похвальных статей в прессе удивился: «Неужели я так хорошо дирижировал?» Он отметил, что американцы вели себя раскованно, как будто бы не боялись наказания за свои поступки. Он был на одном митинге социалистов, которые выступали с антиправительственными лозунгами. На одном транспаранте было написано: «Братья! В свободной Америке мы рабы». Отмитинговав, они мирно разошлись, никто их не разгонял.
Петр Ильич удивлялся не только богатству Америки, но и обычаям: «Здесь много удивительного, что поражает воображение. Все, с кем я встречался, были милы и любезны. По сравнению с Парижем, здесь радушие и прямота. Все услужливы безо всякой задней мысли, даже старый фотограф был радушен на американский лад. Все предупредительны и услужливы». Несмотря ни на что, он тосковал по своей бедной, но милой его сердцу Родине. Встретившись с двумя русскими женщинами, жившими много лет в Америке, и услышав русскую речь, он не сумел сдержать слез и, устыдившись своей душевной слабости, выбежал в другую комнату.
Его Родина, по сравнению с цивилизованной Европой и богатой Америкой, была бедна культурой, эстетикой, образованностью населения и материальной обеспеченностью некоторых его слоев, но богата патриотическими чувствами людей и честными тружениками. Хоть были и мародеры. Они есть всюду, но их число ничтожно мало по сравнению с патриотами России. Когда Чайковский в последний раз появился в Америке перед публикой, его много раз вызывали, кричали «браво», махали платками. И он снова удивлялся, что «в прессе писали не столько о моей музыке, сколько о моей персоне, а в театре дамы пучили на меня глаза». Торжества в Нью-Йорке превзошли все его ожидания. Он был признан одним из лучших композиторов планеты. Его музыка покорила мир. Но он и здесь избегал быть на виду у публики, не любил публичности, боялся популярности. Проявление излишнего внимания к нему вызывало страдание.
В Америке Петр Ильич встретился с русским посланником Струве, с секретарем русского посольства в Вашингтоне П.С. Боткиным (сын известного русского терапевта Сергея Петровича Боткина). Перед отъездом ему подарили «Статую свободы» в миниатюре, а он волновался: «Как я доставлю в Россию эту штуку, пропустят ли»? Проводы были торжественными. Музыка не знает национальных преград. Когда зазвучал марш в честь русского композитора, Петр Ильич почувствовал гордость в душе от того, что в его лице Америка чествует Россию. О нем много писали в газетах. Одна из них отметила: «Он высокий, худощавый, хорошо сложенный, интересный мужчина лет под 60». Он удивился, ведь ему шел только 51-й, и он стал рассматривать себя в зеркало: «Неужели я так постарел за эти дни?» «Американские нравы мне симпатичны, – писал он друзьям. – Условия проживания здесь роскошные, обслуживание отменное. Но я думаю о России», – записал он в дневнике 16 (26) апреля 1891 года. Не понравились ему небоскребы: «Дома здесь колоссальные до бессмыслицы. Вид с крыши великолепен, но при взгляде на мостовую у меня кружилась голова». В поездках по Америке его сопровождал импресарио Цет Юлий Иванович, венгр. Владелец музыкальной фирмы. Он был организатором его концертов и способствовал популяризации его музыки.
Особенно Петра Ильича поразил прощальный обед в его честь. На столе около каждого гостя стоял столовый прибор, возле него для дам букет цветов, для него букетик его любимых ландышей. Здесь же помещался его портрет в изящной рамке и грифельная дощечка с отрывками его сочинений. Все торжества и почести он считал обременительными для себя. Пребывая в роскошных апартаментах, он думал о Родине. «Тоска по России угнетает меня до сумасшествия». В день отъезда толпа женщин махала ему белыми платками. Америка хоть и поражала воображение Чайковского, но уютнее он чувствовал себя в России.
В течение всей жизни лучи славы то вспыхивали ярким светом, то тускнели, но никогда не погасали. Его всегда вдохновляла моральная поддержка Надежды Филаретовны: «Я счастлив, что есть в мире родственная душа, которая чутко отзывается на мою музыку и вдохновляет меня».
Настоящая слава пришла к Чайковскому в конце 80-х годов, после его очередного турне по Европе.
Глава 14
На последнем этапе
К 45 годам Петра Ильича стала тяготить скитальческая жизнь. «Мне 45 лет, а я все еще бездомный скиталец, – писал Чайковский 3 августа 1855 года. – Я устал от кочевой жизни, мечтаю приобрести крохотный клочок земли с домиком вблизи Москвы, чтобы после поездок за границу возвращаться к себе домой». Но это желание еще много лет оставалось только его мечтой.
