После отъезда Дезире Чайковский сообщил отцу, что собирается жениться. «Милый, дорогой мой папаша! До Вас, конечно, дошли слухи о моей женитьбе. Весной я познакомился с певицей Арто, был у нее на ужине. С тех пор я ежедневно получал от нее приглашения. Вскоре мы воспылали друг к другу нежными чувствами, затем последовало взаимное признание. Возник вопрос о браке, которого мы оба с нею весьма желаем и который должен совершиться летом. Но существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая находится при ней, препятствует браку, находя, что я слишком молод для ее дочери. Она боится, что я заставлю ее жить в России. Во-вторых, мои друзья, и особенно Николай Григорьевич Рубинштейн, употребляют энергичные силы, дабы я не исполнил свой план женитьбы. Они говорят, что я буду играть жалкую роль мужа знаменитой певицы, ездить по всем углам Европы, жить за ее счет и не буду иметь возможности работать. А когда моя любовь к ней охладится, останутся одни страдания, отчаяние и погибель. Несмотря на ее любовь ко мне, она не сможет жить в России и бросить сцену, которая доставляет ей славу и деньги. В настоящее время она уехала в Варшаву. Мы остановились на том, что летом я приеду в ее имение близ Парижа, и там решится наша судьба. Она не может бросить сцену, а я колеблюсь в решении жертвовать ради нее своей будущностью. Положение мое затруднительное. Я привязан к ней всеми силами души, и мне кажется невозможно и прожить без нее. А с другой стороны, холодный рассудок заставляет меня призадуматься над возможностью тех несчастий, которые рисуют мои приятели. Жду, голубчик, Вашего взгляда на это дело».
Через три дня он получил из Петербурга ответ от отца:
«Ты любишь, и она любит, ну и дело в шляпе. Но надо подумать и разобрать все по косточкам. Ты артист, она тоже артистка. Оба вы снискиваете капитал из ваших талантов. Только она снискала себе и капитал, и славу, а ты только начинаешь снискивать, и Бог знает, достигнешь ли того, что она имеет. Друзья-приятели осознали твой талант, но боятся, чтобы ты не потерял его с этой переменой. Если ты бросишь коронную службу, то не перестанешь быть артистом, даже если на первых порах и не будешь счастлив. Ты горд, и тебе неприятно, что ты не приобрел столько, чтобы содержать жену, чтобы не зависеть от ее кошелька. Если вы полюбили друг друга не ветреным образом, а солидно, как подобает людям вашего возраста, и если отношения ваши искренни, то все остальное вздор. Счастливая супружеская жизнь основана на взаимном уважении. С такой особой, как твоя желанная, ты скорее усовершенствуешься, чем потеряешь талант. Если твоя желанная имеет такие же качества, как твоя мать, на которую ты похож, то все опасения вздор. Но если придется быть прислужником, то будь прислужником самостоятельным, и когда она будет петь твои арии, то чтобы аплодисменты принадлежали Вам обоим».
В том же письме отец пишет невесте несколько строчек: «Милая, желанная, тебя я еще не имею счастья знать, но знаю твою прекрасную душу и сердце. Надо бы вам испытать друг друга не ревностью, а временем. Испытайте себя еще раз, а там и решайтесь, помолясь Богу».
Но ситуация разрешилась сама собой: Дезире не прислала ни одного письма Чайковскому, а через год приехала в Москву на гастроли с новым именем – Арто Падилла. В Варшаве она вышла замуж за оперного артиста, который теперь сопровождал ее. Она снова выступала с концертами, но с Чайковским не встречалась по требованию мужа. Любовь у Чайковского и Дезире Арто была сдержанной, на уровне сознания, без бурных порывов, потому и разрыв произошел спокойно. Померк для Чайковского луч надежды на семейную жизнь, но не померкла жажда творчества. Снова встретились они за границей через много лет, когда Чайковский был уже знаменит.
Чайковский продолжал преподавать теорию музыки в консерватории. По словам Н.Д. Кашкина, «учащиеся скоро оценили и полюбили своего преподавателя, умевшего объяснять все живо и хорошо, и, кроме того, бывшего безукоризненно добросовестным и аккуратным в своих занятиях». Но сам Чайковский большой пользы от своей работы не видел: многие ходили на занятия не по зову сердца, а ради престижа и были равнодушны к музыке. Влюбленный в музыку композитор не мог спокойно относиться к такому поведению своих слушателей. У него были свои симпатии и антипатии в консерватории, но, несмотря на это, он со всеми был одинаково любезен, и даже с недоброжелателями старался сохранять добрые отношения.
Руководитель Московской консерватории Николай Григорьевич Рубинштейн был первоклассным пианистом, приобрел заслуженный авторитет и славу. Он ценил музыкальные способности Чайковского, но иногда доставлял ему огорчения своим неровным характером. Он щедро расточал не только похвалы, но и ругательства, негодуя, возмущаясь и критикуя.
Чайковский позже писал о нем: «Рубинштейн иногда был руководителем достойного поведения, а иногда допускал мелочность и самодурство». Но Чайковский прощал ему неровности характера и несдержанность за его выдающийся организаторский и музыкальный талант, за поддержку талантливых учеников, для которых не жалел материальных средств.
По словам профессора Московской консерватории по теории и истории музыки Кашкина Николая Дмитриевича (1839–1920), «Рубинштейн был искренне расположен к Чайковскому, ценил его незаурядные способности», но никаких поблажек ему не делал. Раскритиковал и не допустил к исполнению его «Концертную увертюру». В то же время устраивал концертные вечера из его произведений, популяризируя его творчество. Один из бывших учеников Московской консерватории, а в дальнейшем профессор Киевской государственной консерватории, Химиченко Александр Васильевич писал: «Рубинштейн всеми силами поддерживал творчество Чайковского, все появлявшиеся его произведения немедленно исполнялись в симфонических концертах».
Для Чайковского на всю жизнь остался памятным тот день, когда он впервые стал дирижировать оркестром. 19 февраля 1868 года в Большом театре Москвы был дан концерт в пользу пострадавших от неурожая. Чайковский репетировал с оркестром танцами из своей оперы «Воевода». Несмело подошел к дирижерскому пульту и дрожащей рукой взял капельмейстерскую палочку. Но размахивал ею беспорядочно, не всегда в такт музыкантов. Периодически хватался рукой за бороду, для того чтобы, как он объяснил позже, поддержать клонившуюся вбок голову. Но музыканты твердо знали свое дело, и репетиция прошла успешно. А Чайковский долго не мог побороть страх перед капельмейстерским пультом и 18 лет не подходил к нему. Только за 6 лет до кончины стал чувствовать себя увереннее.
Во время работы в консерватории у Чайковского появились новые знакомые, как среди педагогов, так и учеников. Нашел друга в лице владельца Музыкально-издательской фирмы Юргенсона Петра Ивановича (1836–1903), который стал издателем его сочинений. Подружился с виолончелистом и инспектором Московской консерватории Альбрехтом Карлом Карловичем (1836–1893), с профессором консерватории Кашкиным Николаем Дмитриевичем. Все друзья Чайковского считали его мягким и добрым, но ученики его побаивались. Одна из учениц его класса гармонии и композиции Левицкая Александра Николаевна (1858–1947) писала: «Он ужасный придира: я к восьмушкам не с той стороны хвостики приписала, он рассердился и перечеркнул всю страницу сверху донизу красным карандашом и сказал с раздражением: “Вам раньше нужно было пройти науку о хвостах, а потом уже по гармонии решать задачи”». На Левицкую он произвел впечатление «сурового, чем-то недовольного» человека». Она поделилась своими впечатлениями с Николаем Дмитриевичем Кашкиным. Тот расхохотался: «Да это добрейший, отзывчивый и мягкий человек. В нем даже слишком сильно развито чувство доброты и жалости ко всему бедному, несчастному и угнетенному». Позже мнение Левицкой (по мужу Амфитеатровой) изменилось, и она написала о нем очень теплые воспоминания.
