Об опыте наиболее прославившегося тогда, в основном, благодаря скандальным судебным процессам, крупного помещичьего хозяйства графа Бобринского рассказывалось выше. Оно обанкротилось – именно потому, что крестьяне, в голодный год нанимавшиеся на работу к графу как кнехт, в следующем, более благополучном году предпочли трудиться в своём хозяйстве и на барские поля не вышли. Управляющий Бобринского немец Фишер, рассчитывавший разбогатеть на эксплуатации русского кнехта, грубо просчитался, тогда как имение Энгельгардта процветало, и трудовые крестьянские хозяйства кое-где, как, например, в «Счастливом Уголке», выбирались из нищеты и убожества. Крупные помещичьи имения, где хозяйство строилось на принципах, заимствованных у Западной Европы, в России не прижились.
Энгельгардт вроде мы мимоходом затрагивает важнейшие вопросы развития экономики России в целом. Он борется за то, чтобы развитие промышленности ориентировалось на внутренний рынок, на отечественного производителя и потребителя. Для того, чтобы промышленность имела стимул развиваться, нужно, чтобы в стране был покупатель промышленных товаров, то есть работник с достаточно высокой заработной платой.
Но при капитализме развитие экономики в течение длительного времени с опорой только на внутренний рынок невозможно, что вытекает из законов политической экономии, которые здесь изложу в самом общем и даже упрощённом виде.
Новый общественный продукт, созданный в стране за год, в денежном выражении состоит из двух величин: заработная плата работников (v) и прибыль капиталистов (m). Это то, что экономика может предложить своим гражданам, покупателям. Но спрос оказывается меньше предложения, потому что капиталисты могут часть своей прибыли израсходовать на паразитическое потребление, отдых за границей и пр. (элита царской России вообще много из того, что ей было необходимо, приобретала за границей, что и отмечал Энгельгардт: «паны пьют вино заморское» и пр.) Свою долю заберут и банки в виде процента на предоставленный кредит. Некоторые слои работников (средний класс) часть своей зарплаты могут не тратить, а откладывать на счета в банках, в том числе и иностранных, покупать иностранную валюту…). В итоге из созданного продукта только часть может быть продана. И в течение ряда лет эта нереализованная часть продукта, накапливаясь, приводит к кризису перепроизводства. И тогда единственным средством спасения (если не считать войны) оказывается экспорт. Вот почему такое всеобщее понимание получил лозунг «Экспорт – или смерть!»
То, что я попытался в самой популярной форме изложить в предыдущем абзаце, основательно, с анализом статистических данных и с разбором теорий выдающихся экономистов, разъяснено в книге Василия Галина «Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века»
[8]. О ней – в конце книги.
Сталин тоже считал внутренний рынок главным источником роста экономики СССР. Однако в период индустриализации и милитаризации страны промышленность производила в первую очередь промышленное оборудование и оружие, которые нельзя было предложить рядовому покупателю на потребительском рынке. Тогда экономика вынужденно проходила этап «производства ради производства». Товаров народного потребления не хватало, и работникам нельзя было платить высокую зарплату во избежание инфляции. Даже ту скромную зарплату, какую получали в СССР, не всегда удавалось «отоварить», и в стране складывался «отложенный спрос», часть денег откладывалась на счета в сберкассах без перспектив их скорого превращения в потребительные стоимости.
И уж совершенным издевательством выглядели обещания либералов в 90-е годы обеспечить в скором времени изобилие во всём при ликвидации сбережений граждан в Сбербанке, снижении реальной заработной платы при отпуске цен, которые мгновенно выросли в разы, и при многомесячных задержках выплаты и уменьшенной зарплаты. Если в СССР у части граждан были деньги при отсутствии товаров, то в либеральной России магазины были полны всяких товаров, вплоть до экзотических (Ельцин гордился тем, что у нас в продаже появились даже киви), но у большинства населения денег едва хватало на самые необходимые покупки.
О некоторых других положениях Энгельгардта о накоплении богатства, где он рассматривает особенности русской национальной системы земледелия именно с точки зрения не частной выгоды, а общей пользы, будет сказано ниже, в главе «Ревнитель самобытности России».
Глава 21. В чём состоит царское дело
Можно сказать, что почти все крестьяне, с которыми имел дело Энгельгардт, были монархистами. Они не могли представить Российское государство без царя-самодержца во главе. Но из множества функций, которые выполняет царь, они на первое место ставили, как важнейший государственный интерес, соблюдение справедливости. Особенно это относилось к земельным отношениям.
Крестьяне были убеждены в том, что земля не может быть частной собственностью, а люди не могут быть собственностью других людей. Это заметил даже маркиз де Кюстин:
«Во многих областях империи крестьяне считают, что принадлежат земле, и такое положение дел кажется им совершенно естественным, понять же, каким образом люди могут принадлежать другим людям, им очень трудно. Во многих других областях крестьяне думают, что земля принадлежит им».
Но то, что являлось очевидным для европейца Кюстина, отнюдь не было бесспорным для рядящихся под европейцев российских помещиков конца века, яростно выступавших против главного тезиса концепции Энгельгардта: земля должна принадлежать тем, кто её обрабатывает.
То, что крестьянам, получившим в результате «освобождения от рабства «кошачий» земельный надел, меньший того, каким они владели, пребывая «в рабстве», и им его не хватает, было ясно сразу же после проведения земельной реформы. Это ограбление крестьян, на которых ещё были возложены тяжёлые выкупные платежи за их же собственную землю, вызывало недовольство, лишь в некоторых деревнях вылившееся в открытое неповиновение властям и потребовавшее применения войск для подавления «бунтов», с убитыми ранеными, а также сосланными в Сибирь. Но скрытое недовольство таким положением существовало всегда и ждало лишь повода для своего проявления. Первым поводом для него стала русско-турецкая война 1877–1878 годов.
Наверное, это естественное человеческое чувство – ожидать, что после тяжёлой войны, стоившей народу стольких усилий и жертв, должна наступить новая, лучшая жизнь. От имени земледельцев Энгельгардт эти чаяния выразил так:
«После войны, надеемся мы, городу, чиновнику, будет труднее жить, а деревне, мужику, напротив, легче… Так оно и должно быть: мужик питается хлебом, а хлебушка будет дёшев. Продает же мужик труд… а труд-то после войны будет дорог, потому что когда хлеб дёшев, а говядина дорога, то и труд, слава Богу, дорог».
Иначе для чего пролита была эта кровь, для чего стольких солдат, молодых, здоровых ребят закопали в чужой земле, ради чего такие страдания перенесли семьи воинов, столько осталось вдов и сирот?
Мне хорошо знакомо это чувство. Я помню ожидания лучшей жизни, какими были переполнены вернувшиеся с фронтов Великой Отечественной войны. Они нашли выражение и в советской литературе (например, в книгах Юрия Бондарева Виктора Астафьева и др.), и в кино («Белорусский вокзал»).. Но они если и оправдались, то лишь в малой степени. Многим фронтовикам пришлось вернуться в разрушенные города и сёла, столкнуться с отсутствием жилья и работы, с чёрствым отношением чиновников, решавших их судьбы, а во многих областях и с голодом. Людям хотелось счастья после стольких потерь и перенесённых страданий, а страна, едва закончив одну войну, вынуждена была сразу же бросить все силы, ресурсы и резервы на подготовку к другой, ещё более ужасной. Трагедия усугублялась тем, что подготовку СССР к новой войне, работы по созданию атомной бомбы и ракет нужно было вести в глубокой тайне, и народ ничего не знал о том, куда идут те гигантские средства, которых так не хватало для преодоления разрухи, причинённой прошедшей войной, и для нового рывка вперёд. Вот и накапливалось в народе глухое раздражение, недовольство политикой власти – обычный результат несоответствия её народным ожиданиям.
