Могло бы образоваться широкое артельное хозяйство. При батищевских условиях и средствах к этому количеству основных работников-интеллигентов могло бы присоединиться еще столько или даже вдвое столько интеллигентов, не способных работать как мужик, но которые в артели были бы столько же полезны в качестве разнообразных деятелей.
Ведомое такою артелью в Батищеве хозяйство могло бы принимать в обучение интеллигентов-работников, которых положение было бы иное, чем интеллигентов, поступавших прежде в моё эксплуататорское хозяйство.
Притом же, раз образовалось бы такое артельное хозяйство, можно было бы надеяться на устройство в Батищеве центра, в котором интеллигенты, гонимые судьбой и не нашедшие себе места на общем пиру нашей интеллигенции, могли бы найти возможность не только научиться работать, но и приобрести знания.
У меня отличная библиотека, которую можно было бы легко расширить; устроили бы лаборатории. Летом работали бы, зимний же досуг можно было бы посвящать науке, литературе, искусствам. Люди нашлись бы, был бы только заложен фундамент, выложены стены, а орнамент явился бы сам собою.
Когда зимою 81–82 года капитан… приехал в Батищево, то я предлагал ему и еще некоторым другим лицам… соединиться в Батищеве. Не согласились и главным аргументом против ставили то, что в Батищеве придется, по недостаточности артели для такого большого хозяйства, всё-таки вести эксплуататорское хозяйство.
Возражение – по существу пустое, ибо такое эксплуататорское хозяйство было бы только вначале как переходная форма. Я думаю, что главною причиною несогласия было то, что боялись – в Батищеве хозяйство будет идти под моим управлением и нельзя будет каждому продуцировать своё я, – в смысле, я, дескать, хозяин, я распорядитель, мною держится всё. Дальнейший ход показал, что это именно так.
Очевидно, что для многих важно было не дело, а личное самолюбьишко. Люди были слишком мелки и не доросли до того, чтобы делать такое великое дело.
Не согласились на мое предложение. Пусть так. Будем производить опыты. Был опыт уфимцев, которые именно и уехали в Уфу, не остались в Батищеве, хотя я предлагал им это в 1879 г., – прямо объяснив мне, что опасаются в Батищеве искусственности дела под моим влиянием. Произведём опыт в другом месте.
Задумали основать новое хозяйство и основали Буково. Всё моё сочувствие было Букову. С основанием Букова я совсем перестал интересоваться моим хозяйством и весь отдался Букову. Содействуя буковцам материально по мере сил, я в то же время отдался им и всею душою. Интересы буковского хозяйства для меня были выше интересов моего хозяйства. Я жил Буковым. Первый опыт в Букове не удался. Первый контингент буковцев разошёлся. Подождем и посмотрим, что будет далее. Может быть, явится новый контингент».
Нового контингента не явилось. Направление, вызванное, с одной стороны, «Письмами из деревни», а с другой – нашими народниками-беллетристами, сменилось иным движением, начало которого лежало в Ясной Поляне.
Николай продолжает: «В Батищево начинают являться толстовцы, и хотя между толстовцами и батищевцами было то общее, что мозольный, мужицкий труд и простая жизнь обоими учениями признавались необходимыми для нравственной жизни, но в остальном общего было слишком мало.
Проповедь мозольного труда у А. Н. вовсе не являлась протестом против цивилизации. Напротив, мужик, оплодотворённый наукой, мозольный труд плюс знания и культура, способность одновременно работать и головой, и руками, проведение знаний и культуры в народ людьми, живущими одной жизнью с народом, а не барами, – вот батищевский идеал, сущность батищевского дела». Как смотрел Энгельгардт на умственный труд, видно из заметки, найденной в его бумагах: В ней говорилось, что «умственный труд есть такой же физический мозговой труд, как и всякий мускульный труд. От работы (пахать, косить) „хряпка болит». От умственной работы мозги болят. На мускульной работе можно надорваться и умереть, на умственной работе тоже можно надорваться, заболеть, умереть…»
Вот и в Букове «согласие общины нарушалось не потому, что молодые люди наши не могли научиться земледельческим работам и трудиться из месяца в месяц, из года в год. Человечество делится на два пола. Мужчины и женщины, приехавшие холостыми, они соединялись парочками, и ожидались дети. Как и среди крестьян, где бабы бывали инициаторами разделов, неизбежно ведущих к бедности (но зато баба сама становилась «большухой»), в общине интеллигентов также раздор начинали женщины. Являлся вопрос – будут дети, что же с ними будет? Где они будут учиться? Где взять деньги на это? И начинались счёты и свары: кто сколько внёс в общину, кто живёт за чужой счёт?.. Но, как ни успешно шло преподавание в батищевской практической академии, всё же были подводные камни, наносившие делу вред, и главным из них являлось то, что хозяйство в Батищеве велось обыкновенным, эксплуататорским путем, отец был «батищевский пан» – барин, сам не работал и являлся по отношению к своим ученикам не только профессором, писателем – проповедником великой, чистой, святой идеи, страдальцем за идею, но и хозяином, барином, помещиком, эксплуататором… Это вносило фальшь в отношения, и Энгельгардт понимал, что в таком виде его академия может существовать лишь временно… Мечтой Энгельгардта было – создать интеллигентную трудовую коммуну и ей передать свое имение». Для этого нужно было потерпеть некоторое время, но у интеллигентов терпения не хватило.
«Успехи Буковской общины шли об руку с её разложением. Час её красы был часом падения. Именно тогда, когда вера в дело и в успех её охватывала всё Батищево, когда несомненным казалось её процветание, именно тут-то совершился печальный крах».
Буковский хутор пришлось ликвидировать. Так закончилось существование Буковской общины.
«Материальные потери были довольно значительны. А.Н. Энгельгардт потерял 1000 руб., «Капитан» – 1200 руб., из шести товарищей один даром работал 2½ года, двое по 1½ года, один два лета и т. д. Но не материальные потери огорчали товарищей, а ясно выразившаяся недостаточная «зрелость» интеллигенции для общинной, трудовой, братской жизни».
Строго говоря, такой конец можно было предсказать заранее. Просто удивительно, как это Энгельгардт, с его трезвым взглядом на вещи, который отмечали буквально все, кто с ним общался, мог, одушевлённый мечтой своей жизни, не разглядеть органический порок интеллигентского сознания и неспособности интеллигентов к общему и производительному делу, что отмечал и Ленин ещё в дореволюционных своих работах. Эти недостатки интеллигенции, отмечал он, обусловлены самим образом её жизни, отрывом умственного труда от физического и пр. Но то, что для других было лишь неудачей одного из начинаний, для Энгельгардта означало не только ощутимые материальные потери. Быстрое разложение Буковской общины, за столь же быстрыми первыми успехами, было крушением его идеала. Идеального хозяйства, деятельностью которого он надеялся повлиять на судьбу России, изменить жизнь её народа к лучшему, не получилось. Именно это и сразило старого идеалиста.
