«– Я ни разу не пожалела о том, что приехала сюда. Очень люблю свои приёмные семьи – и московскую, и ленинградскую. Но мой дом здесь, здесь всё своё. Здесь я обрела самостоятельность. Здесь родились дети, внуки, правнуки».
У Татьяны Борисовны двое сыновей и дочь. Все живут в Кандалакше. Старший сын Михаил сейчас детский нарколог, а раньше работал реаниматологом-анестезиологом в ЦРБ. Борис двенадцать лет трудился токарем на механическом заводе, после развала предприятия перешел в теплосеть. Дочь – филолог, преподает в одной из городских школ. Это они сделали маме подарок к юбилею, издав на свои средства книгу «Странички из дневника».
Татьяна Борисовна тоже не лишена литературных способностей. С детства пишет стихи. Некоторые из них были опубликованы в альманахе «Мурманский берег» и в сборнике «Заполярье – земля поэтов». С 1961 года состоит в литобъединении «Феникс»
[14].
Как видим, все потомки Александра Энгельгардта (кроме, может быть, единственного, которого я не буду называть, но и этот случай, вероятно, был вызван чрезвычайно суровыми обстоятельствами) были высокоодарёнными и достойными людьми, честно прожившими жизнь, наполненную творчеством, активной деятельностью и нравственными исканиями, внесли поильный вклад в русскую культуру. Историк Лев Гумилёв, сын Николая Гумилёва и Анны Ахматовой, говорил:
Энгельгардты – это лучшие люди России. Но многим из них не повезло, и обстоятельства не позволили им полностью реализовать свой творческий потенциал. Особенно Ленинградская блокада стала роковой для многих Энгельгардтов. В 1942 году умерли Борис Михайлович, Николай Александрович и Лариса Михайловна Энгельгардты, Анна Николаевна и Елена Гумилевы, Лидия Андриевская. Пережили военное лихолетье лишь Александр Николаевич-младший, вовремя уехавший в Тбилиси (он умер в 1978 году), дочь Бориса Михайловича Татьяна Фабрициева и дочь Анны Энгельгардт-Гумилёвой Галина.
Галина выросла, вышла замуж, родила сына и дочь. Татьяна Фабрициева не только вырастила двух сыновей и дочь, людей вполне достойных, но и дождалась внуков и даже правнуков. Если сама она – внучка Александра Николаевича, то кем же будут доводиться ему её правнуки? Её дети – правнуки и правнучка А.Н. Её внуки – его праправнуки и праправнучки. Её правнуки – его прапраправнуки и прапраправнучки. И пусть не все носят фамилию Энгельгардт (хотя Татьяна Борисовна, теоретически, имела бы, при желании, все основания, когда фамилия её отца перестала быть под запретом, взять его фамилию). Важно то, что, пусть и по женской линии, гены Александра Николаевича не потерялись в потоке времён.
А в целом и сегодня род российских Энгельгардтов насчитывает около 200 персон.
Глава 27. Жизнь пятая: помещик-новатор, публицист и провидец
Сельцо Батищево входило в состав имения Николая Фёдоровича Энгельгардта. Когда он умер, его наследство было разделено между детьми. Старший сын Платон Николаевич получил центральное поселение имения – село Климово, Пётр Николаевич – сельцо Батищево, доля Александра Николаевича была выделена в деньгах, на которые он и устроил (совместно с профессором Н. Н. Соколовым) первую в России частную химическую лабораторию, которую через три года передал Петербургскому университету. После смерти Петра Николаевича его наследство – Батищево – было разделено между Платоном Николаевичем и Александром Николаевичем. Когда же А.Н. Энгельгардт вынужден был поселиться в Батищеве, брат уступил ему свою долю Батищевского имения. К 1861 году в Батищеве состояло 47 душ крестьян.
У Платона Николаевича в родовом Климове А.Н. Энгельгардт знакомился с положительным опытом хозяйствования «по организационному плану» (как сам упоминал в «Письмах»). Платон Николаевич считался хорошим хозяином, но Александр Николаевич понимал, что это «передовик среди отстающих», разоряющихся помещиков. А Батищево, в отличие от Климова, находилось в довольно запущенном состоянии, и Александру Николаевичу предстояло, не делая долгов, содержать себя на доходы с едва ли не убыточного хозяйства.
То, что Энгельгардт блестяще справился с этой задачей, мы уже знаем из первой части книги. Он не только сделал разорённое и почти убыточное имение доходным, но и превратил его в процветающее хозяйство, которому по эффективности не было равных в Смоленской губернии, да и не много нашлось бы в остальной России. Ранее были разобраны и методы, какие позволили ему добиться столь выдающихся результатов.
Надежды власти на то, что мятежный отставной офицер и бывший профессор, запертый в глухой деревушке с 25 жителями, отрезанной от всех культурных центров, угомонится (а то и сопьётся) и перестанет ей противодействовать, не оправдались. Именно в этом медвежьем углу, где не знаю как насчёт медведей, а волки зимой бегали по дворам и пожирали плохо охраняемую скотину и собак, выработался первоклассный писатель-публицист, который своими письмами в журналы, изданными затем отдельной книгой, нанёс тогдашнему правящему режиму удар, которого тот не ждал и который оказался во многих отношениях более мощным, чем выступления перед студентами и даже бомбы других народовольцев-террористов. Именно отсюда, из глубины России, страна услышала голос крестьян, которого никто не хотел слышать, но когда он прозвучал из уст просвещённого помещика и со страниц популярнейшего в кругах образованного общества столичного журнала, его уже нельзя было замолчать. Тем не менее, именно Энгельгардт первым публично, в печати, заявил, что земля должна принадлежать не помещикам и не кулакам, а тем, кто её обрабатывает – крестьянам, и тем самым оказал огромное влияние на всё последующее развитие общественной и политической мысли и практики России; эта идея станет в дальнейшем стержневой в программе эсеров, а затем и большевистского Декрета о земле (тут не лишне будет заметить, что оба сына Энгельгардта и его внучка Мария активно, хотя и каждый со своей спецификой, выступали с этой идеей на практике, за что и подвергались репрессиям со стороны властей).
А сделать это было ой как непросто, в условиях бдительной всеудушающей цензуры. Вот и пришлось Энгельгардту строить своё повествование по законам драматического жанра с элементами детектива.
В первом своём письме он всего лишь описывает свой обычный зимний день, причём в самом начале оговаривается, что ни о чём, кроме хозяйства, писать не может, а значит, его мысли о дровах, навозе, сене, тёлочках… Попутно, между прочим, замечает, насколько тяжела жизнь семьи скотника Петра с женой и семью детьми, которые все, кроме совсем крохотных малолеток, трудятся, работают на помещика, на самого Энгельгардта, круглый год с утра до ночи, за нищенскую плату, которой едва хватает, чтобы скудно прокормиться. И другие завидуют скотнику, потому что в округе не просто голод, а, выражаясь по-современному, кризис: не только хлеба нет, но нет и работы, где можно было бы заработать хоть несколько копеек. Ну, и что положение крестьян в их местности вовсе не блестяще, у редкого хозяина своего хлеба хватает до нового урожая. Восхищается Энгельгардт обычаем подавать хлеб тем, кто пошёл «в кусочки», побираться, и подают хлеб, пока он есть, а когда кончается, сами идут «в кусочки». Но не подать хлеба, пока он есть – нельзя, это грех, да и неизвестно, не придётся ли самим следующей зимой идти с сумой. И всё это подаётся на фоне деревенских новостей, как любовник замужней женщины избил её, когда она попыталась прихватить ещё одного мужика, но из чужой деревни, и как сельский сход рассудил это дело. Конечно, цензору, как лицу, охраняющему интересы власти, местами читать неприятно, хотя и увлекательно, ибо открывается целый новый, незнакомый мир. Но, что тут запрещать? Если такие статьи запрещать, то журналам и вовсе надо закрываться…
