«Правила о конской повинности составлены хорошо, видно, что составляющие их имели в виду, по возможности, облегчить исполнение воинской повинности. Цены на лошадей назначены настоящие… Но исполнители, ближайшие начальники, старшины, старосты ни о чём этом не думают, знают только одно: «гони, приказано»… безграмотный старшина, не знающий никаких законов, не имеющий никакого понятия о законности, почти всегда пьяный, знает только одно – приказание начальства, и от мужика требует только безусловного исполнения его, старшины, приказаний… я думаю, что ни в какой стране мобилизация не могла бы быть произведена так быстро, так отчётливо, как у нас. Все было подготовлено заблаговременно. Старшинам всё было объяснено наперед, объяснено «акретно», обстоятельно, по-русски, с крепким словцом, чуть ли даже не были старшинам наперёд показаны будущие «медали». В свою очередь старшины нашколили старост, десятских, всё им «акретно» объяснили: придёт приказ, «бери, гони, чтоб круто, а не то…». А у старшины-то кулак здоровый… Пришёл приказ, гонцы летели по деревням, подводчики моментально запрягали лошадей, скакали, как на пожар, хватали бессрочных и живо доставляли их в город к назначенному сроку. Никто не спрашивал: почему, зачем?.. Вытребуют всех, а потом одних оставят, других отпустят. Иных раза по три требовали и затем вовсе оставили…»
Ну, а уж насчет других дурацких распоряжений начальства в книге примеров бесчисленное множество.
Много надежд возлагало дворянство на реформы царя-освободителя, в особенности на земство, органы местного самоуправления. И вот Энгельгардт присутствует на губернском съезде мировых судей (частично повторю ранее сказанное):
«Удивительно это хорошая вещь – новое судопроизводство. Главное дело, хорошо, что скоро. Год, два человек сидит, пока идёт следствие и составляется обвинительный акт, а потом вдруг суд, и в один день всё кончено. Обвинили: пошел опять в тюрьму – теперь уже это будет наказание, а что прежде отсидел, то не было наказание, а только мера пресечения обвиняемому способов уклоняться от суда и следствия. Оправдали – ты свободен, живи где хочешь, если начальство позволит. Отлично».
Прямо как в день сегодняшний. Сколько народу сидит в следственных изоляторах месяцами, порой годами… Правда, если доживёт подозреваемый до приговора (а условия там – не санаторные), то время, до того проведённое в СИЗО, засчитают в срок наказания.
В области хозяйственной земство проявило себя как дополнительная (к царской администрации) надстройка, связавшая и крестьян, и помещиков новыми путами, о чём уже говорилось. А вот на что земство (впрочем, как и администрация) было гораздо, так это на разгон тех учреждений, которые создавались крестьянами в соответствии со своими действительными запросами, например, мужицкие школы.
Мужик же убеждён: «оттого запрещают грамоте учиться, что боятся: как научатся, дескать, мужики грамоте, так права свои узнают, права, какие им царь даёт, – вот что!»
Мужик, конечно, не знал, что школы, устраиваемые правительством, учат детей покорности к власти, а школы, создаваемые либеральными земцами, наставляли в духе оппозиции к этой власти, свободомыслия на западный образец, скрытого, а то и открытого атеизма. Вспомним очерки Глеба Успенского о земской и народной (где отставной солдат учит детей читать по Псалтири) школах. Так что тут, действительно, хрен был редьки не слаще.
А вот деятельность земства в области здравоохранения:
«...распространился слух, что у нас будет холера. Пришёл от начальства приказ, чтобы в каждой деревне выбрали избу… чтобы помещать в неё холерных больных…, но холеры, к счастию, не было, и изба простояла целое лето пустая… работа шла сильная, харчи плохие, – многие переболели животами, но никто не умер. Приходили ко мне: тому дам стакан пуншу, тому касторового масла, тому истёртого в порошок и смешанного с мелким сахаром чаю – помогало».
Вернусь к центральному рассуждению Энгельгардта, которое я уже приводил выше, но не делал там из него вывода об оптимальной системе власти в России:
«Насчет лечения, в случае болезни, в деревне очень плохо не только крестьянину, но и небогатому помещику. Доктор есть в городе, за 30 вёрст. Заболели вы – извольте посылать в город. Нужно послать в город на тройке или, по крайней мере, на паре, в приличном экипаже, с кучером. Привезли доктора, за визит ему нужно дать 15 рублей и уже мало – 10 рублей. Нужно отвезти доктора в город и привезти лекарство. Сосчитайте всё – сколько это составит, а главное, нужно иметь экипаж, лошадей, кучера. Но ведь в случае серьёзной болезни одного визита мало.
Очевидно, что доктор теперь доступен только богатым помещикам, которые живут по старопомещичьи, имеют экипажи, кучеров и пр… или для лиц… которые, живя в деревне, занимают какие-нибудь должности с жалованьем. Небогатые помещики… арендаторы мелких имений, приказчики, управляющие отдельными хуторами, ноны, содержатели постоялых дворов и тому подобные зажиточные по сравнению с крестьянами люди не могут посылать в город за доктором; эти большею частью пользуются хорошими, то есть имеющими в околотке известность, фельдшерами… Однако и такие фельдшера для массы наших бедных крестьян тоже недоступны, потому что и фельдшеру надо дать за визит три рубля с его лекарством, а то и пять рублей. К таким фельдшерам прибегают только очень зажиточные крестьяне. Затем следуют фельдшера второго разряда, лечащие самоучкой, самыми простыми средствами, – деды, бабы и все, кто маракует хотя немного… Заболеет мужик – ходит, перемогается, пока есть сила. Свалился – лежит… Иные вылеживаются, выздоравливают. Другие умирают…
Самое худое, что, понравившись, отлежавшись, опять заболевают, и во второй раз редко уже встают, потому что, не успев хорошенько понравиться, начинают работать, простуживаются (замечу, между прочим, что у крестьян отхожих мест нет и самый трудный больной для отправления нужды выходит, выползает или его выносят на двор, какова бы ни была погода) и, главное, не получают хорошей пищи, да что говорить хорошей, не получают мало-мальски сносной пищи».
Здравоохранение, просвещение, отношения между сословиями и пр. – всё разбирает Энгельгардт, вроде бы и не влезая в политику, а вдумчивый читатель не мог не почувствовать, что в письмах «Из деревни» подписывается обвинительный приговор не только помещичьему землевладению, но и всему государственному строю царской России. Вот, вроде бы, совсем бытовой пример.
Крестьянину нужны были деньги, чтобы платить налоги, деньги же он мог получить, только продав часть урожая… Известно, что цены на продукты крестьянского труда падали в то время, когда масса этих продуктов выбрасывалась на рынок, то есть сразу после уборки урожая, и поднимались до наивысшего уровня, когда продуктов не хватало, иначе говоря, ближе к уборке нового урожая. Следовательно, крестьянину было бы выгоднее всего продавать свою продукцию как можно позже. Но власть установила срок уплаты налогов как раз тогда, когда цена на товар крестьянского хозяйства была самой низкой. Целая армия государственных чиновников и вся свора скупщиков набрасывались на крестьянина в это время, помогая помещикам и кулакам загнать его в кабалу. И год от года эти сроки уплаты налогов всё более ужесточались.
