«В нашей губернии, и в урожайные годы, у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, те посылают детей, стариков, старух в «кусочки» побираться по миру. В нынешнем же году у нас полнейший неурожай на все… В нынешнем году пошли в кусочки не только дети, бабы, старики, старухи, молодые парни и девки, но и многие хозяева. Есть нечего дома, – понимаете ли вы это?»
В крестьянском дворе «сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера подавали кусочки побирающимся, съели и пошли в мир. Хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы. Понимаете – нет работы».
В подтверждение своих слов Энгельгардт приводит выдержку из письма одного крестьянина к сыну, который находился в Москве на заработках (письмо сочинено самим крестьянином):
«Милый сын В. И., свидетельствуем мы тебе нижайшее почтение и уведомляем мы тебя, что у нас в доме так плохо, так худо, как хуже быть не может, – нет ни корму, нет ни хлеба, словом сказать, нет ничего, сами хоть миром питаемся кое-как, а скот хоть со двора гони в чистое поле. Купить не за что, денег нет ни гроша и сам не знаю, как быть. Нынешний год такая бескормица, что теперь в марте не ездят в кусочки на лошадях, как ездили в средине зимы, потому что кусочки подают, а для лошади никто клочка сена не даст».
Легко сказать: «скот хоть гони в чистое поле». Это для горожанина скот – мясо и молоко. А для крестьянина это орудия производства и гарантия сохранения жизни. Останется он без лошади – как ему весной вспахать надел, выполнить другие сельскохозяйственные работы? А остаться без коровы? Тогда хоть ложись и помирай. А кроме того, без скота не будет и навоза, а без навоза можно только зря терзать землю – урожая всё равно не будет.
Другой мужик пришёл купить хлеба и просить хоть какой-нибудь работы:
«Дело-то плохо. Хлеба нет, а в кусочки итти не хочется. А тут скот продать грозятся за недоимку. Что ты будешь делать!»
В первый же год Энгельгардт, продавая зерно крестьянам по умеренным ценам, многих крестьян буквально спас от голодной смерти (не считая тех, кому ежедневно в его имении подавали «кусочки»). Могут сказать: ну, не продал бы хлеб Энгельгардт, продали бы в долг другие. Так-то оно так, но всё дело в условиях кредита. Например, хозяин постоялого двора покупает рожь целым вагоном, чтобы продавать крестьянам мешками (кулями). Сам платит 48 процентов. Какой же процент возьмёт он с крестьян, чтобы самому не прогореть?
В той местности, где хозяйствовал Энгельгардт, «крестьянин считается богатым, когда у него хватает своего хлеба до «нови». Такой крестьянин уже не нуждается в продаже своего летнего труда помещику, может всё лето работать на себя, а, следовательно, будет богатеть, и скоро у него станет хватать хлеба не только до «нови», но и за «новь». И тогда он не только не будет запродавать свою летнюю работу, но ещё будет покупать работу мужика бедного, каких не в дальнем расстоянии множество. Если у крестьянина хватает своего хлеба до «нови» и ему не нужно прикупать, то он обеспечен, потому что подати выплатит продажею пеньки, льна, льняного и конопляного семени, лишней скотины, и зимним заработком; если же к тому есть ещё возможность заарендовать земли у помещика для посева льна или хлеба, то крестьянин богатеет быстро.
Затем степень зажиточности уже определяется тем временем, когда крестьянин начинает покупать хлеб: до Рождества, до масленой, после святой, только перед новью. Чем позднее он начинает покупать хлеб, тем зажиточность его выше, тем скорее он может обойтись теми деньгами, которые заработает на стороне зимою, осенью, весною, тем менее он обязывается летними работами у помещика. Чем ранее мужик приест свой хлеб… тем легче его закабалить на летнюю страдную работу…».
В том кусте из восьми – десяти деревень, с которыми соприкасался Энгельгардт и который он называл «Счастливым Уголком», положение крестьян за последние десять лет неизмеримо улучшилось. Но что понимать под выражением «улучшилось» и чем измеряется это улучшение.
«Если кто-нибудь, не знакомый с мужиком и деревней, вдруг будет перенесён из Петербурга в избу крестьянина, и не то, чтобы в избу средственного крестьянина, а даже в избу «богача», то он будет поражён всей обстановкой и придёт в ужас от бедственного положения этого «богача». Тёмная, с закоптелыми стенами (потому что светится лучиной) изба. Тяжёлый воздух, потому что печь закрыта рано и в ней стоит варево, серые щи с салом и крупник, либо картошка. Под нарами у печки телёнок, ягнята, поросёнок, от которых идёт дух. Дети в грязных рубашонках, босиком, без штанов, смрадная люлька на зыбке, полное отсутствие какого-либо комфорта, характеризующего даже самого беднейшего интеллигентного человека».
И мы, читая, в какой обстановке жили крестьяне, даже богатые, поражаемся убогостью этой обстановки. Но ведь это обычная обстановка жизни крестьянина, содержащего скот, в условиях нашего северного климата. Новорождённого телёнка или поросёнка нельзя держать зимой в хлеву, наравне со взрослой скотиной, они замёрзнут. Так что тут выбирать-то не из чего. Хочешь жить в деревне – держи скот. А значит, молодняк зимой приходится держать в избе. Даже после коллективизации такое положение ещё долго сохранялось, и крестьяне стали жить в квартирах городского типа с водопроводом и канализацией лишь с появлением агрогородов, посёлков городского типа, сёл – центральных усадеб передовых колхозов-миллионеров.
«Всё это поразит незнакомого с деревней человека, особенно петербуржца, но не мало удивит его и то, когда он, зайдя в избу, чтобы нанять лошадей до ближайшего полустанка, отстоящего всего на шесть вёрст, услышит от мужика: «Не, не поеду, вишь какая ростопель, мокроть на дороге, поспрошай в другом дворе…».
Бедная обстановка мужицкой избы и это нежелание ехать в дурную погоду за шесть вёрст обыкновенно очень удивляют людей, не знающих деревни. Судить по обстановке о положении и состоянии земельного мужика, даже купца, живущего по-русски, торгующего русским товаром, никак нельзя, в особенности если брать мерилом ту обстановку, в какой живут интеллигентные люди. Конечно, и по обстановке можно судить о зажиточности мужика, но только… по обстановке в смысле тех орудий, которые служат для ведения дела и для расширения его. Как о зажиточности мужика-кулака, занимающегося ростовщичеством, можно судить по количеству денег, какое он пускает в оборот, так о зажиточности земельного крестьянина, занимающегося землёй, хозяйством, можно судить по количеству и качеству имеющихся у него лошадей и скота, по количеству имеющегося в запасе хлеба, по исправности сбруи, орудий. Но главное, самое верное средство для определения положения земельных крестьян известной местности – это знать, насколько крестьяне обязываются чужими работами, например, на помещика, в летнее время, самое важное для хозяйства. Чтобы правильно судить о положении мужика, о его благосостоянии, о достаточности или недостаточности его надела, больше всего необходимо обращать внимание на время, в какое мужик нанимается на чужую работу. Благосостояние мужика – в земле, в хозяйстве, и если он должен продавать свою летнюю работу в ущерб своему хозяйству, то это дурной признак. Человек из интеллигентного класса, не понимающий хозяйства, может часто судить о деле совершенно ошибочно, не принимая в расчет значения времени в хозяйстве: в иную пору мужик нанимается на чужую работу за рубль в день только из бедности, в другую пору и богатый охотно работает за полтинник в день… и этого очень часто не понимают. От этого и происходит, что летняя работа, которую может дать помещик, ведущий свое хозяйство, мужику-хозяину, невыгодна, а зимняя работа, которую даёт лесоторговец, мужику, напротив, выгодна. Только человек, не понимающий дела или недобросовестный, может упрекать мужиков в лености, нерадении, если они не идут к помещику косить, например, за 75 копеек в день; только человек, не понимающий дела, может думать, что он – благодетель крестьян, что он их кормит, даёт им заработки, если он их нанимает на летние страдные работы».
