Если всё сосчитать, то окажется, что у крестьян, у батраков в господских домах праздников вовсе не так много, а у так называемых должностных лиц – старост, гуменщиков, скотников, конюхов, подойщиц и пр. и вовсе нет, потому что всем этим лицам и в церковь даже сходить некогда».
Но, кажется, венцом либерального охаивания всего русского был доклад агронома во время губернской сельскохозяйственной выставки:
«…господин агроном заявляет, что он получил хозяйственное образование в высшем агрономическом заведении, был послан для усовершенствования за границу и, наконец, заведовал хозяйством казенной формы, где убедился, что у нас неприменимы те улучшенные способы полевозделывания, которые употребляются за границею, что мы не можем употреблять улучшенные орудия, разумеется, вследствие «недобросовестности русского крестьянина», вследствие «невежества и бессовестности» батраков, вследствие «безответственности и известных нам качеств русского крестьянина относительно его пренебрежения и невнимания к чужой собственности». Дело, видите ли, в том, что когда агроном заведовал казенной фермой, то с ним случилось то, что случилось со многими хозяевами, которые без толку заводили плуги и разные улучшенные машины. Оказалось, что орудия и машины не производили того количества работы, которое полагается, что их портили и ломали, что лошади были худы и искалечены, что в рабочем сарае не было порядка, и орудия сваливались без разбору в кучу, «так что часто рабочий, выезжая в поле, опаздывал двумя часами, собственно, за невозможностью вытащить нужное орудие, что у него в хозяйстве пошла ломка орудий с ежедневной потерей различных частей снарядов и инструментов» и т. д. и т. д. Агроном, конечно, свалил всё на недобросовестность, невежество и прочие дурные качества русского крестьянина, пришёл к убеждению, что с таким народом ничего не поделаешь, и забраковал все улучшенные орудия. Затем, на основании различных соображений, агроном пришёл к заключению, что у нас неприменима плодосменная система, что мы не можем сеять клевер, не можем употреблять искусственные туки, улучшать скот и пр. Так что мы должны оставаться при старой трехпольной системе хозяйства, отдавать земли на обработку крестьянам издельно, с их орудиями и лошадьми, вести такое же скотоводство, как прежде, словом, делать то, что делается нынче в падающих год от году хозяйствах».
Можно себе представить, насколько дико было слышать это Энгельгардту, у которого и клевер сеяли, и систему полеводства применяли самую совершенную. Но вступать в полемику с докладчиком не было смысла, ибо из всех землевладельцев губернии добровольно на выставку приехал один только Энгельгардт, по обязанности прибыли владельцы имений, товары которых послужили экспонатами, и докладчик выступал в полупустой аудитории.
А что касается взгляда либералов на русский народ, то он и по сей день остаётся таким, какой высказал докладчик. Некоторые либералы, ожесточившись на не принимающий их взглядов народ, в исступлении приходят к выводу, что единственно правильное решение «русского вопроса» – это очистить нашу землю от этого быдла и ждать, когда её заселят представители более цивилизованных народов…
Особенно высоко ценил Энгельгардт артельный труд крестьян:
«В артели граборы всегда отлично ведут себя, ни пьянства, ни шуму, ни буйства, ни воровства, ни мошенничества… Все граборы пьют охотно, любят выпить, и когда гуляют дома, то пьют много, по-русски, несколько дней без просыпу, но в артелях ни пьяниц, ни пьянства нет. Никто в артели не пьёт в одиночку, а если пьют, то пьют с общего согласия, все вместе в свободное время, когда это не мешает работе».
Работа у артели общая, но это не означает, что кто-то в артели мог укрыться за чужой спиной:
«Вообще согласие в артели замечательное, и только работа производится в раздел, причем никто никогда друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе».
Многие видят в этом проявление индивидуализма крестьян. А, может быть, это просто нежелание поощрять паразитизм, стремление к тому, чтобы каждый трезво оценивал свои силы и не вступал бы в артель, где он будет «слабаком», а искал поприще для приложения своих усилий в соответствии со своими физическими свойствами?
Энгельгардт сам часто пишет об индивидуализме крестьян, и это может сбить с толку современного читателя. В действительности индивидуализм и конкуренция, лежащие в основе жизнеустройства и мировоззрения Запада, для русских крестьян были неприемлемы. У нас был совершенно особый индивидуализм – индивидуализм общинников. Да, каждый обрабатывал свой надел, но многие работы выполнялись сообща, и лишь потом происходил раздел продукции. В голод те, кто раньше других почувствовал на себе его мертвящую хватку, шёл «в кусочки», и ему подавали другие «индивидуалисты», ибо на следующий год просящий и подающий могут поменяться местами.
Чтобы наглядно показать различие двух видов индивидуализма, приведу такие примеры.
В Англии на текстильной фабрике у всех работников часто обрывалась нить, работа станка останавливалась до устранения причины перерыва в работе. И лишь у одного работника станок работал без остановок. Хозяин фабрики спросил этого «отличника», в чём его секрет. «Отличник» не стал брать патент, но не открыл секрета своим коллегам. А хозяину пообещал секрет раскрыть, если тот, в свою очередь, гарантирует ему до конца его трудовой деятельности в обеденный перерыв подавать бесплатно кружку пива. Договор был заключён и неукоснительно выполнялся обеими сторонами.
В СССР тоже бывали рационализаторы, добивавшиеся значительного повышения производительности своего труда. Но когда на это обращала внимание администрация предприятия, или информация о новаторских идеях доходила до «верхов», к «отличнику» направлялись делегации коллег с других предприятий того же профиля, он становился руководителем школы передового опыта, о его новшествах сообщали газеты, издавались информационные листки…
Сталин очень чётко определил разницу между капиталистической конкуренцией и социалистическим соревнованием.
Конкуренция требует: «добивай отстающего». Соревнование требует: «делись своим передовым опытом и добивайся общего подъёма».
Соревнование – естественное проявление стремления человека выделиться, полнее реализовать себя. Конкуренция – извращение этого естественного стремления в мире погони за максимальной прибылью. Индивидуализм русских крестьян был ближе к соревнованию, чем к конкуренции, к погоне за прибылью. Русский крестьянин не был «экономическим человеком», тип которого выработала цивилизация Запада. «Всех денег не заработаешь», – рассуждал Энгельгардт, и так же считали русские крестьяне, в отличие от кулака, для которого деньги были главной ценностью в жизни. Поэтому русский человек – в основе своей человек антикапиталистический и даже антибуржуазный, разумный достаток ему дороже изматывающей и всепоглощающей погони за деньгами, излишествами, престижными вещами и роскошью. Вряд ли крестьяне согласились бы с «законом Шмелёва» (автора статьи «Авансы и долги» в «Новом мире», положившей начало публичным обличениям советского строя в «перестройку») «что экономически эффективно, то и нравственно», ибо русская душа не приемлет экономически эффективных, но безнравственных решений. (А Николай Шмелёв жил вполне благополучно, часто критиковал, как и многие другие бывшие «прорабы перестройки», нашу, уже российскую, действительность, стал академиком, директором академического института, и скончался, окружённый почётом, сравнительно недавно).
