Вот крестьянка Панфилиха везёт овёс:
«– По осьмине на двор выдали, скот кормить нечем.
– Что же так, сена нет?
– Какое сено – соломы нет, последнюю с крыш дотравливаем. Посыпать было нечем, вот, слава Богу, по осьмине на душу что наибеднейшим дали.
– Плохо дело, а ведь не скоро еще скот в поле пустим!
– Воля Божья. Господь не без милости, моего одного прибрал, – всё же легче.
– Которого же?
– Младшего, на днях сховала. Бог не без милости, взглянул на нас, сирот своих грешных.
Вот такое покорное приятие даже детской смерти.
– Это вы, господа, – говорила баба, – прандуете детьми; у нас не так: живут – ладно, нет – «Бог с ними».
– Да что ж тебе младший – ведь он грудной был, хлеба не просил?
– Конечно, грудной хлеба не просит, да ведь меня тянет тоже, а с пушного хлеба какое молоко, сам знаешь. И «в кусочки» ходить мешал: побольшеньких пошлёшь, а сама с грудным дома. Куда с ним пойдешь? – холодно, тоже пищит. Сам знаешь, сколько их Панфил настругал, а кормить не умеет. Плохо – Божья воля; да Бог не без милости».
Другая подлинно православная добродетель крестьян – это их милосердие к бедствующим, больше чем посильная помощь голодающим подачей «кусочков». Кусочки подают, пока есть хлеб. Кончился хлеб у подававших – они сами идут «в кусочки». Вот откуда берёт начало суворовский закон армейской жизни: «Сам погибай, а товарища выручай!» И не зная жития святителя Николая Мирликийского, крестьяне почитали его именно за милосердие: «Нынешний год у нас урожай, какого давно не было… Бог, по милосердию Своему, не дал Касьяну взглянуть на нас, а известно, «Касьян грозный: на что ни взглянет – всё вянет», за что ему, Касьяну немилостивому, бывает в четыре года один праздник, тогда как Николе, благому чудотворцу, два праздника в году».
Всё это свидетельствует о смешении в сознании крестьян веры и самых диких суеверий и предрассудков. И вряд ли кто из них знал, что, скажем, Иоанн Кассиан Римлянин – один из великих святых и человек высочайшего благородства.
Но нельзя винить крестьян в том, что они этого не знали. Этого не знало в большинстве своём и сельское духовенство, но о нём пойдет речь в следующей главе.
Современное цивилизованное общество избавилось от этой архаики в виде подачи «кусочков», от принципа взаимопомощи (что вполне в традиции германцев и особенно англосаксов) и возложило обязанность заботы об обездоленных на социальное государство (которое, правда, становится всё более социал-дарвинистским), и нынешний обыватель спокойно, не обременяя свою совесть, проходит мимо нуждающегося.
И третья черта: понимание, что не подать бедствующему, пока есть хлеб в доме – грех.
«В структуре культа бытового православия видное место занимают сугубо церковная обрядность и молебствия. Общеизвестно, что крестьяне плохо знали молитвы. Их смысл из-за непонимания церковнославянского языка искажался и часто совсем терялся. Но по традиции молитвам придавалось предохранительное значение, ими начинали все важнейшие семейные дела, каждый день начинался с молитвы».
Это наблюдение совпадает и с общим выводом Энгельгардта о религиозности крестьян:
«Крестьяне, по крайней мере нашей местности, до крайности невежественны в вопросах религиозных, политических, экономических, юридических. Тут вы увидите, что на обновление Цареграда крестьянин молился «царю-граду», чтобы не отбило хлеб градом; что девки серьёзно испугались и поверили, когда, после бракосочетания нашей великой княжны с английским принцем, распространился слух, будто самых красивых девок будут забирать и, если они честные, отправлять в Англию, потому что царь отдал их в приданое за своей дочкой, чтобы они там, в Англии, вышли замуж за англичан и обратили их в нашу веру, – этому верили не только девки, но и серьезные, пожилые крестьяне, даже отпускные солдаты».
Интересно, что и дьякон, служащий на обновление Цареграда, тоже считал, что молится о сохранении своего поля и огорода от града.
«В структуре религиозного культа видное место занимает совместное отправление верующими богослужения». При этом исследователи согласны в том, что вряд ли крестьянин думал о службе и о Боге в церкви – слишком много других забот, особенно в рабочую пору. Постоянная жалоба священников – плохое посещение храма в базарные дни, а в селениях, близко расположенных к городам, и в воскресные дни. Имение Энгельгардта Батищево находилось далеко от города, даже до ближайшей железнодорожной станции было 15 вёрст, и о базарах он не пишет. Но отмечает, что в страду, особенно в покос, всем сельским жителям не до высоких материй:
«В страдное время никто ни о чем другом, как о покосе, не думает, никто ничего другого не делает. В это время в деревне нет ни мастеровых, ни сельских начальников, ни попов, а если и исполняются дела, требы, то всё это делается наскоро, поглядывая в ноле и думая: «Эх! гребанули бы теперь сенца!». В страдное время и церковная служба совсем особенная, поспешная, по-военному. Все косят, все понимают, что ничем нельзя вознаградить того, что потеряно в это время. Городской житель может подумать, что в страдное время в деревне все сошли сума. А нужно бы, однако, чтобы и городские жители понимали, что всё, что они съедают и выпивают, дает именно это страдное время».
Духовным просвещением крестьян должны были бы заниматься священнослужители, но они в большинстве своем были к этому совершенно не готовы:
«Даже попы – не говорю священники, между которыми еще встречаются люди более или менее образованные, хотя и редко, – то есть все лица духовного звания… недалеко ушли от крестьян в понимании вопросов религиозных, политических, юридических».
Быт и труды священно- и церковнослужителей Энгельгардт знал хорошо. У себя в имении он устраивал молебны ежемесячно для охранения скота, после которых, за чаем и закуской, подолгу беседовал с «попами».
Ясно, что неграмотные мужики и такие их духовные наставники никак не могли составить «народ-богоносец». Ведь Православие – это подражание Христу, воспитание себя как совершенного (Мф 5:48), благородного, святого человека, непрестанное хождение пред Лицом Божиим, жизнь по заповедям блаженства, но ни крестьяне, ни духовенство такого понимания нашей веры не имели. И, тем не менее, они, живя грешно, верили в Промысл Божий: «всё Божья воля, Бог не без милости, Он, милосердный, лучше нас знает, что к чему».
Энгельгардт видит проявление религиозности крестьян и в бытовавшем у них выражении: «Бог старый хозяин, Бог лучше нас знает, что к чему».
Человек не Бог, он не может знать и предвидеть всё, и даже самый рачительный хозяин может просчитаться, «бывает и на старуху проруха», поэтому, как бы хозяин не был умён, надо всегда помнить, что на всё есть воля Бога, и надо уповать на помощь Божию.
