В науке есть такое понятие, как Народное христианство. Википедия определяет его так: Это – «мировоззрение, сочетающее в себе элементы христианской канонической, апокрифической и фольклорной традиций; включает космогонические, космологические, эсхатологические представления, религиозные и этноконфессиональные представления, свод этических нормативов, важнейшими составляющими которой являются концепты добра и зла, греха и чуда, определяющие гармонию и равновесие мира, взаимоотношения Создателя со своими творениями, нормы человеческого общежития. Народно-христианские представления тесно связаны с народным календарём, народной демонологией, народной медициной, а также культом предков.
В народной религии происходит популярная, «неофициальная» интерпретация ритуалов, священных текстов и персонажей библейской истории. Таким образом, это динамическая форма религии, в которой в синкретическом единстве сосуществует христианское вероучение и элементы дохристианских языческих верований, соединяются архетипические мифопоэтические идеи и христианские каноны.
Граница между «канонической» и «народной» религией не является чёткой и постоянной, она проводится религиозными институциями (например, РПЦ), которые нередко оценивают выходящее за эти рамки как «суеверие» или «язычество». Поэтому в современной антропологии религии термин «народная религия» считается оценочным.
Нельзя считать народное христианство ересью: догматических основ христианства оно не затрагивает».
На мой взгляд, та версия веры крестьянства (а оно составляло 85 процентов всего народа России), которую описывает Энгельгардт, с полным основанием можно назвать русским народным православием.
Итак, неправы были неославянофилы и «почвенники» в своём преклонении перед крестьянином как носителем Высшей Правды и подлинной Православной Веры: крестьянская Россия 70 – 80-х годов позапрошлого столетия мало напоминала идеальную Святую Русь, и вряд ли она могла бы быть Третьим Римом (здесь Энгельгардт кое в чем предвосхитил выводы, к которым пришел через полвека С. Н. Булгаков в книге «У стен Херсониса», кроме, разумеется, «католического соблазна»).
Но ещё менее правы были либералы-западники и космополиты, считавшие необходимым перевоспитать русского мужика на европейский манер, изображавшие его тупым и глупым. О том, каким одаренным был русский мужик, насколько развиты его наблюдательность, память, способности к счету, какие тонкие художественные натуры встречались в крестьянской среде и пр. – об этом в письмах Энгельгардта десятки восторженных страниц. Русский народ предстает там невежественным, но и способным к настоящему просвещению, и тянущимся к нему. Но даже и в невежестве, не имея настоящего знания, он часто инстинктивно чувствовал, кто есть кто на нашей планете:
«Тут вы услышите мнение крестьян, что немцы гораздо беднее нас, русских, потому-де что у нас покупают хлеб и что, если бы запретили панам продавать хлеб в Ригу, немцы померли бы с голоду».
И во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов чего-чего, а неграмотным русским крестьянам ни патриотизма, ни сострадания, ни милосердия даже к врагам не занимать.
Но даже и лучшие человеческие качества крестьянин не отменяют закона, выведенного основоположниками марксизма: мораль господствующего класса есть господствующая мораль в обществе. Крестьяне могли осознавать, что помещик, вообще «господа» – это их эксплуататоры. Но крестьянка Авдотья, готовя кушания для Энгельгардта, очень хотела, чтобы и у них всё было, «как у господ». Особенно, если к Энгельгардту пожалуют гости. Тогда бывший кондитер Савельич украшает блюда цветами, сделанными из цветной бумаги… Конечно, до того, что бывает в застолье у настоящих господ, Авдотье с Савельичем, наверное, ещё дальше, чем людоедке Эллочке до дочери американского Вандербильда, которая на фотографии была в вечернем платье. Там были меха и перья, шелк и жемчуг, легкость покроя необыкновенная и умопомрачительная причёска. Но важно это стремление к тому, чтобы по возможности всё было «как у господ». Энгельгардт отмечал, что почти в каждом крестьянине живёт потенциальный кулак, но не у всех эта потенциальная возможность переходит в реальность. Наверное, если бы крестьянину представилась возможность пожить помещиком, он бы от такой перемены судьбы не отказался. И будь у него крепостные или просто экономически от него зависимые, он бы выжимал пот из них покруче помещика, потому что по прежнему своему бытию знал все их сильные и слабые стороны.
Выше мы видели, как меняются мужики и бабы, которые выбились из крестьянской среды и «попали на линию», «вышли в люди». И презирают менее удачливых мужиков и баб.
Тут следует говорить уже о какой-то таинственной стороне человеческой природы. Данного субъекта выбрали из среды таких же субъектов на некую начальственную должность, и он сам, и те, кто его выбрал, уже ощущают в нём нечто более высокое. И равные ему по положении в иерархии стремятся общаться между собой, не смешиваясь с «низами», которые явно или тайно со временем начинают презирать. Невольно вспоминается такой эпизод: Сталин узнаёт, что эвакуированные в октябре 1941 года из Москвы в Куйбышев члены правительства (вернее, видимо, их жёны) создали для своих чад особую школу. А кем были эти жёны до попадания в круги элиты? В большинстве своём – самыми обыкновенными мещанками, если не по социальному положению, то по миропониманию. (Вождь даже женщин в семье своего ближайшего помощника Жданова называл мещанками.) Сталин отменил это их нововведение, проговорив с гневом: «Проклятая каста!»
Священник Александр Борисов в своей книге «Побелевшие нивы» не просто различает понятия «религия и «вера», но и показывает, что они соотносятся друг с другом как форма и содержание. Отличие между ними он видит в четырёх пунктах:
Вера первична по отношению к религии.
Вера – результат внутреннего импульса, откровения. Религия – результат человеческого творчества.
Вера – личное состояние. Религия – действие общественное, социальное.
Вера изменяет личность человека. Религия может и не затрагивать самых существенных сторон личности. Религиозный человек ходит в храм, любит церковное пение и пр., но в своём повседневном поведении может мало отличаться от людей неверующих.
Крестьяне, которых наблюдал Энгельгардт, почти все были религиозны. У большинства отмечались главные признаки веры: смирение, помощь ближнему, сознание греха. Однако эти христианские качества сочетались с качествами потенциального кулачества, которые у кулаков, трактирщиков, торговцев и пр. получали более или менее полное развитие.
Ну и, конечно, с развитием товарно-денежных отношений подтачивались устои и веры, и нравственности, и религиозности крестьянства, что и приводило Энгельгардта к печальному выводу о перспективе всеобщего царства кулака или иного хищника, если только деревня не найдёт пути к иному, более высокому строю жизни.
«Письма» Энгельгардта отличает подлинная любовь к народу без народопоклонства и без взгляда на народ сверху вниз, а как раз такого подхода, пример которого показал батищевский бытописатель, тогда более всего не хватало русскому образованному обществу.
