Архиереи из великороссов, в отличие от выходцев из мало-российского монашества, вместо тщетных сокрушений о понесённых Церковью утратах, обдумывали пути устроения монастырской жизни в новых условиях. В оскудении монастырей «сёлами и виноградами», в их обнищании они открывали новые возможности для возрождения в них подлинно аскетического духа. В монастырях они вводили общежительный устав.
В XVIII столетии духовенство выделилось в отдельное сословие. Кандидатами на замещение церковных мест становились, как правило, выходцы из духовного чина. Духовные школы приобрели сословный характер. Распространилась негласная практика передачи церковных мест по наследству. Дом и усадьба священника, как правило, находились в его частной собственности. Поэтому сын, получив надлежащее образование, оказывался гораздо более приемлемым кандидатом на замещение отцовского места, чем чужой человек, которому, чтобы получить место, пришлось бы выкупать дом и усадьбу. Если же после смерти священника его сыновья были уже устроены, но оставались вдова или дочь на выданье, то они и становились наследницами отцовской недвижимости. И соискатель священнического места, женясь на дочери и беря на себя обязательство содержать вдову-мать, становился вполне подходящим претендентом на место своего покойного тестя. В «Очерках бурсы» Николая Помяловского приводятся безобразные сцены, когда бурсак готов был жениться и на старой некрасивой дочери умершего дьякона, чтобы получить его место. Бывали и случаи, когда на смотринах представала симпатичная невеста, а венчаться в церкви шла старая и безобразная. Естественно, желанием жениха было намять своей суженой бока в первую же брачную ночь. Такого рода наследственность поддерживалась епархиальными архиереями, которые почитали своей обязанностью заботиться об устроении материального благополучия семейств духовного чина.
Но в семьях священников и причетников рождалось слишком много сыновей, чтобы каждый из них мог надеяться получить церковное место. Множество лиц переводилось из духовного сословия в податное состояние или рекрутировалось в армию. Для грамотных и способных был открыт выход на чиновничью службу и в учёные специалисты, в которых в XVIII веке государство испытывало большую нужду. Лучших учеников забирали из семинарий в Академию наук, в Московский университет.
Но положение сельского духовенства оставалось тяжёлым. Поэтому неудивительно, что среди приходского духовенства находились люди, сочувствовавшие крестьянским беспорядкам XVIII века и с готовностью помогавшие неграмотным крестьянам составлять их обвинения против помещиков во время пугачевского восстания или при других обстоятельствах.
Экономист-правдолюбец, современник Петра I И.Т. Посошков рисует следующую картину:
«О сём я неизвестен, как деется в прочих землях, чем питаются сельские попы, а… у нас в России сельские попы питаются своею работою, и ничем они от пахотных мужиков не отменны; мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу, и поп за косу, а Церковь святая и духовная паства остаются в стороне. И от такова их земледелия многие христиане помирают не токмо не сподобившеся приятия Тела Христова, по и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие, како бы поисправити, не вем (не знаю): жалованья государева им нет, от миру никакого подаяния им нет же, и чем им питатися, Бог весть». Посошков совершенно справедливо указывает на порочность системы кормления с церковной земли, которую приходилось обрабатывать самому духовенству, и рассматривает весь вопрос о материальном обеспечении последнего под углом зрения его пастырской деятельности – чего почти никогда не делали официальные власти.
«Сельское духовенство находилось в подчинении у трёх властей: государства, епархиального архиерея и помещика; власть последнего была для него самой близкой и ощутимой.
Вернувшиеся в свои имения (после отмены обязательной для них военной или гражданской службы) дворяне не видели в представителях духовенства ничего, кроме невежества, суеверий и мужицкого обхождения. Всё это ставило духовенство в глазах дворян на один уровень с крепостными. Священнослужитель не только фактически был подвластен дворянину-помещику, но и в общественном отношении стоял ниже его, будучи изолирован также и здесь. Над его необразованностью насмехались, его нравственность находили недостаточной, над его пастырским трудом иронизировали».
Французская революция, начавшаяся в 1789 году и приведшая к казни королевской четы, заставила Екатерину заново продумать вопрос о влиянии просветительских, деистских и вольтерианских идей, приверженность к которым она охотно демонстрировала до тех пор, на общественную и политическую жизнь. Напуганная грозными европейскими событиями, Екатерина решила внести изменения во внутреннюю политику, которые она прокомментировала так; «Закроем высокоумные наши книги и примемся за букварь». Последовал ряд действенных мер против масонства, против всех вообще тайных обществ, против бесконтрольного ввоза книг из Франции. Но одними запретами и ограничилась реакция правительства на противохристианский дух новейшей европейской философии, который до революции почти насаждался в высшем обществе, а теперь был признан опасным и подрывным. Более глубоких перемен не последовало.
Павел I, воспитанник митрополита Платона (Левшина), был глубоко верующим человеком: не деистом, как его мать, но и не поверхностным религиозным романтиком, как его наследник Александр. Однако общим у него с Александром было некое внеконфессиональное отношение к религии. Он приютил у себя изгнанные Наполеоном Иезуитский орден и орден Мальтийских рыцарей, принял звание Великого мастера Мальтийского ордена. Приглашал он и папу римского переселиться в Россию. (Помнится, читал я, будто Павел, желая избежать войн и кровопролития, предлагал Наполеону решить спорный вопрос дуэлью между двумя императорами.) Убежденный монархист-самодержавник, Павел хотел восстановить византийскую традицию священноимператоров… Павел уважал духовенство, но по-канцелярски: считая гражданские награды высочайшим почётом, начал награждать орденами, медалями, аксельбантами священников и епископов, причем как белое духовенство, так и архиереев, вслед за своей матерью, впервые в истории православия наградившей митрой протоиерея… Ассигнования на Церковь, компенсация за отнятые имения при Павле были удвоены, достигнув почти четверти государственных доходов от них, значительно увеличена смета на духовные школы. Павел удвоил размеры земельных наделов архиерейских домов, и предоставил монастырям и тем же архиереям много мельниц, мест для рыбной ловли и других наделов.
В 1801 году, после убийства заговорщиками его отца, на престол вступил Александр I – человек лицемерный, загадочный, склонный к мистицизму. Император «качался от мечтаний об утопическом золотом веке к пессимистическим мыслям о бренности мира и бессмысленности всех человеческих потуг. Он олицетворял собою новую эпоху. Поверхностное и эмоциональное пробуждение не вело к глубоким богословским раздумьям. Жажду духовности, вызванную распадом секулярных рационалистических надежд, общество пыталось утолить из мистических учений – пиетизма и масонства, Галлицизированное и вольтерьянствующее русское «просвещённое» общество не могло принять «отсталую», крестьянскую Восточную Церковь. Пиетизм и масонство были приемлемы потому, что пришли с Запада. Их распространённость свидетельствовала о раздвоении Церкви на внешнюю и внутреннюю. Внешняя – это видимая Церковь с её обрядами, канонами и догматикой, которые воспринимались как средство постижения высшей цели – Церкви внутри самого себя, а через неё – мистического непосредственного познания Божества, Творца. Общественная храмовая молитва трактовалась как значимое действие для некультурной толпы и была начальным этапом для избранного меньшинства. При такой установке конфессиональные различия теряли значение. Александровская эпоха была временем предельной религиозной терпимости в России, не распространявшейся на православие, к которому высший свет относился с пренебрежением за его сложную догматику, дисциплину, обрядность и за упор на общественное богослужение. По сути, проповедь православия оказывалась под запретом, как якобы нарушавшая принцип равноправия религий. Широко распространялись секты, как завозимые с Запада, так и доморощенные. Селиванов, глава запрещенной секты скопцов, жил открыто в Петербурге и беседовал несколько раз с Александром I на богословские темы. Быть сектантом, причем самым крайним, было выгодно. Молоканам, отказывавшимся от военной службы и не признававшим никаких правительств и государственных налогов, были подарены государством плодороднейшие земли в Новороссии (по 15 десятин на мужскую душу), в то время как законопослушные православные крестьяне оставались бесправными крепостными. Такие же отказчики от военной службы, немецкие менониты, могли не только создавать свои самоуправляющиеся земледельческие колонии в России, но и с неофициального разрешения голицынского Синода обращать в свою веру соседних русских крестьян. Всё же эта обстановка способствовала духовному пробуждению. В обществе наблюдалось своеобразное богоискательство, хотя и сентиментальное, чуждое церковности. Продолжалось возрождение монашества, которое через три десятилетия начнёт оказывать влияние на некоторые круги русского высшего света».
