Г.Б.: А вы видите у меня фигу в кармане? Это слишком сложные аллюзии, лично мне недоступные. Между тем обаяние фашистов стараниями таких актеров, как Броневой, сразу бросается в глаза. И это на фоне кадров кинохроники, в которых наши бойцы показаны безликой серой массой. Нет, отношение к этому фильму я не изменил.
РЖ: Можно ли говорить о том, что в разные периоды были разные уровни правды о войне? Сначала был Константин Симонов, затем «лейтенантская» проза, потом пришел Вячеслав Кондратьев. Вот и вы, написав первые книги о войне, на полтора десятилетия оставили эту тему, чтобы потом, в 1979 году, написать «Навеки – девятнадцатилетние».
Г.Б.: Думаю, это все же была одна литература. Что касается Кондратьева, он ведь был старше меня, хотя я помогал опубликовать его долго не печатаемого «Сашку». А что касается меня – творчество непредсказуемо. Шла мирная жизнь, и я писал о ней. А на съемках фильма «Пядь земли» в Молдавии, на месте того же самого плацдарма, который я описывал в повести и где и в действительности шли бои, решили для большей достоверности вырыть настоящие окопы. И в одном из этих окопов обнаружили скелет бойца примерно моего тогдашнего возраста. И вот тогда у меня вдруг и возник замысел «Навеки – девятнадцатилетних».
РЖ: Что вы сейчас пишете и что читаете?
Г.Б.: Недавно закончил книгу воспоминаний. Пишу одну художественную вещь, не знаю, что получится – роман или повесть. Читать же мне сейчас интересно мемуарную литературу. Вот книга английского историка «Сталин и бомба». Еще – письма академика Капицы, «Россия в 1913 году».
РЖ: В свое время любили сравнивать уровень развития советской экономики с уровнем развития экономики Российской империи 1913 года. Какой предстает та Россия перед вами сейчас?
Г.Б.: Вполне процветающим государством, с хорошо развивающейся промышленностью. Урожайность, правда, была не такой уж и высокой, но за счет площадей страна могла кормить и свое население, и Европу. Все испортила глупость Первой мировой войны, в которую Россия позволила себя втянуть. А ведь эта война была ей совершенно не нужна. Ну скажите, за что нам было воевать в Первую мировую войну?
РЖ: Кажется, за Константинополь.
Г.Б.: Ну что вы, какой там Константинополь! В дни Кубинского кризиса в 1962 году я знал, какая царила паника в Нью-Йорке. Люди ночевали в подъездах, готовые по первому сигналу спасаться от наших ракет в бомбоубежищах. Я слушал все это по их радио, шел спать и спокойно засыпал. Я точно знал, что из-за Кубы мы воевать не будем. Тем более мы отказывались воевать из-за Константинополя. Думаю, и сейчас нам воевать не за что.
РЖ: В какой-то из ваших книг мне запомнилось обращение к истории: стоило, мол, крымскому хану Девлет-Гирею дважды подойти к Москве, как Иван Грозный отменил опричнину. То есть какой-то урок из войны был извлечен. Вряд ли позднейшие государственные мужи оказались на высоте Ивана Грозного – можно ли говорить об извлечении каких-то уроков из Афганской и Чеченской войн?
Г.Б.: Если бы были извлечены какие-то уроки из Афганской войны, то и чеченской не было бы. Конечно, это трагедия, и урок из всего этого извлекается один. Человеческие жизни нельзя измерять сотнями или тысячами. Власть должна научиться отвечать за каждого бессмысленно погибшего, а народ должен научиться спрашивать у правительства за каждого погибшего.
РЖ: Не собираетесь ли вы что-то написать о какой-либо из последних войн?
Г.Б.: Нет, не собираюсь. Во-первых, я на них сам не воевал. А во-вторых, в день начала Чеченской войны в «Известиях» ведь было опубликовано мое обращение к Ельцину с призывом пригласить Дудаева в Москву и начать с ним переговоры… Но в «Знамени» я способствовал открытию замечательного писателя-«афганца» Ермакова, роман которого «Знак Зверя» – лучшее из того, что написано об Афганской войне.
РЖ: В свое время вы не боялись в корне менять «облик» читателя «Знамени», выбрасывая из редакционного портфеля произведения Чаковского или Юлиана Семенова. Тираж журнала при этом увеличивался, и его даже приходилось ограничивать лимитированием подписки. Каким вы видите своего читателя сейчас?
Г.Б.: Мы тогда в «Знамени» проводили социологические опросы, из которых следовало, что 22–24 процента наших читателей составляла молодежь. Велика была доля интеллигенции малых городов. Не было представителей депутатской группы «Союз», помните такую? Не было никого из КГБ и милиции. Каков мой читатель сейчас? Я продолжаю много ездить по городам, встречаться с читателями. Среди них меньше стало молодых. В основном моему читателю сейчас за сорок.
РЖ: Одна из сугубо литературных проблем – язык. Вы в воспоминаниях подробно изобразили, как вы бились в журнале за «Собачье сердце» Булгакова, но без особого сожаления уступили «Котлован» Андрея Платонова «Новому миру». Отражает ли этот факт ваши пристрастия в литературной классике?
Г.Б.: Как без сожаления? С сожалением! Но я не ставил перед собой задачи захватить все. Я был за то, чтобы сообща возвращать литературу. Накануне ухода с должности главного редактора «Знамени», когда журнал попал в убийственную экономическую ситуацию, мы придумали уникальный библиотечный проект, который с помощью Сороса и «толстые» журналы спас, и библиотекам помог, обеспечив их журнальной подпиской. Я предлагал сразу же всем журналам объединиться в этом проекте, но они поначалу отказались, и мы действовали сами, на свой страх и риск. Потом, когда увидели, что у нас дела пошли неплохо, и они обратились к Соросу с аналогичной просьбой, и тоже получили поддержку.
РЖ: Этот эпизод свидетельствует, что вам не чуждо экономическое мышление. Может быть, вы бы могли сейчас, хорошо подумав, предложить какой-нибудь спасительный экономический проект и в масштабах всей страны?
Г.Б.: Не хочу быть дилетантом! Экономисты-то у нас есть, да к их голосу никто не прислушивается.
РЖ: Писатели все же, как говорится, «не могут молчать». В свое время вы были одним из первых рецензентов первого опубликованного произведения Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Не собираетесь ли сейчас написать рецензию на его последнюю, тоже в чем-то пророческую, книгу «Россия в обвале»?
Г.Б.: Я был вторым после Константина Симонова рецензентом «Ивана Денисовича» и оценивал повесть как сильное художественное произведение. Но публицистика Солженицына, его телепередачи не кажутся мне серьезными. Это как раз и есть дилетантство! «Россию в обвале» я начал было читать, но не дочитал. Так что в данном случае рецензента из меня не получится.
Меня предавали. Я – никогда…
(Из интервью для «Известий». Беседовала Гузель Агишева, 2008 год)
Известия: Вам 17 лет. В воздухе пахнет войной. Как все это было для вас?
Григорий бакланов: Вечерами свист, треск, завывание – горит окошко лампового приемника ЭКЛ. Его потом отобрали. А пока – идет война в Европе, в эфире немецкая речь, их победные марши. И мы чувствовали, войны с немцами не избежать. Вспомнить стыдно, но мы с моим другом Димкой Мансуровым обрадовались, когда услышали по радио: война. Побежали в военкомат: казалось, вот оно пришло, наше время. Нас прогнали. Говорят, первой пулей на войне убивает правду. Сводки сообщали: «Нами сбито 65 самолетов противника». На следующий день: «По уточненным данным, за 22 июня всего было сбито 76 самолетов, а не 65, как говорилось ранее». Мы радовались, что не 65, а целых 76 самолетов… И не знали, что на приграничных аэродромах уже уничтожены почти все наши самолеты, их даже не успели поднять в воздух.
