* * *
Во время канцлерства князя Гогенлоэ в связи с внешней политикой произошли три крупных события: открытие в 1895 г. начатого при Вильгельме Великом канала императора Вильгельма (Северо-Балтийский канал), на которое были приглашены эскадры со всего мира, приобретение нами в 1897 г. Цзингтау и так нашумевшая телеграмма президенту Крюгеру.
В приобретении Цзингтау князь Гогенлоэ принял особое участие. Он, как и я, придерживался того мнения, что Германии для ее судов необходимы собственные угольные станции и что стремления торговых кругов использовать возможности, открывающиеся с вовлечением Китая в орбиту международной торговли, – законны. С этой целью предполагалось основать, при условии сохранения суверенных прав Китая и уплаты пошлин, торговый пункт с приморской угольной станцией, в чем и сам Китай должен был принять активное участие. Станция должна была служить прежде всего торговым целям: военная же сторона дела должна была быть направлена лишь к защите развития торгового города, а не стать самоцелью или базисом для дальнейших военных начинаний.
Были намечены различные пункты, которые, однако, при ближайшем ознакомлении с ними оказывались неподходящими, главным образом потому, что они имели плохое сообщение или даже вовсе не были связаны сообщением с внутренней частью страны, не имели хороших перспектив в отношении торговли или не были свободны от чужих притязаний. На основании доклада адмирала Тирпица, бывшего тогда начальником Восточно-Азиатской крейсерской дивизии, и заключения географа барона фон Рихтгофена, нарисовавшего после обращенного к нему запроса многообещающую картину возможного развития Шаньдуна, было, наконец, решено остановиться на создании колонии в бухте Киачау.
Канцлером были собраны сведения о связанных с этим начинанием политических вопросах, которые надо было принять во внимание. Особенно важно было не помешать и не стать поперек дороги России. Были затребованы дополнительные сведения от нашей Восточно-Азиатской эскадры, от которой получились благоприятные известия о глубине и незамерзаемости бухты Киачау и о перспективах ее в связи с предполагающимся там открытием гавани.
Вильгельм II с женой
Благодаря общению с русской «китайской эскадрой» из разговоров командных лиц между собой выяснилось, что русский адмирал по приказанию своего правительства устроился на зимнюю стоянку в этой бухте, но нашел этот пункт таким незаселенным и невероятно пустынным (там не было японских чайных, которые русскими считались необходимыми для зимней стоянки), что русская эскадра туда уже никогда больше не вернется.
Русский адмирал, как мне доносили, самым настойчивым образом отсоветовал своему правительству обосноваться в этой бухте, так как там абсолютно нечего делать. Таким образом, русские не были заинтересованы в этом пункте.
Последняя справка прибыла одновременно с ответом русского министра иностранных дел графа Муравьева немецкому послу, по приказанию канцлера прозондировавшему по этому поводу почву в Петербурге. Муравьев сообщил, что Россия, правда, не имеет прямых договорных, основанных на соглашении с Китаем, прав на бухту, но все же она предъявляет свои притязания на Киачау, на основании «droit du premier mouillage» («право первоначального занятия»), ибо русские суда бросили там якорь раньше других флотилий.
Этот ответ противоречил докладу начальника Восточно-Азиатской эскадры.
* * *
Когда я встретился у канцлера с адмиралом Гольманом, чтобы обсудить этот ответ, князь Гогенлоэ, по прочтении его, улыбаясь своей тонкой иронической улыбкой, сказал, что он не мог найти в Министерстве иностранных дел ни одного юриста, который мог бы ему дать справку об этом удивительном «праве»; может быть, это в состоянии сделать представитель морского ведомства. Адмирал Гольман, на основании своего опыта, заявил, что он никогда об этом ничего не слыхал; это бессмыслица и выдумка Муравьева, который не хочет, чтобы другой народ обосновался в Киачау. Я посоветовал для разъяснения вопроса затребовать заключения еще жившего тогда известнейшего знатока международного морского права, тайного советника адмиралтейства Перельса, признанного авторитета в этой области. Так и сделали. Заключение его было уничтожающим для Муравьева, подтверждало мнение Гольмана и совершенно разрушало легенду о «droit du premier mouillage».
Так проходили месяцы, а между тем предстояло мое посещение Петергофа в августе 1897 г. В согласии с князем Гогенлоэ я решил лично открыто поговорить с царем и, если возможно, положить таким образом конец нотам и дипломатическим хитростям Муравьева.
Объяснение произошло в Петергофе. Царь сказал мне, что он совершенно не заинтересован в пунктах южнее линии Тяньцзинь – Пекин, так что у него нет никаких оснований ставить нам препятствия в Шаньдуне. Его интересы, после того как англичане поставили ему затруднения в Мокпо, сосредоточились в Ялу, Порт-Артуре и т. д. Он даже будет рад, если Германия на будущее время окажется желанным соседом России по ту сторону Чилийского залива.
После этого у меня был разговор с Муравьевым. Он прибегал к разным трюкам, всячески изворачивался, сославшись, наконец, и на свое знаменитое «droit du premier mouillage» [«Право первоначального занятия»]. Я только и ожидал этого момента и в свою очередь перешел в наступление, основательно приперев его к стенке заключением Перельса. Когда я, наконец, по желанию царя передал ему результат беседы обоих государей, дипломат еще более смутился, потеряв свое притворное хладнокровие, и капитулировал.
Таким образом, в политическом отношении почва была подготовлена. Осенью пришло известие от епископа Анцера об убийстве двух немецких католических миссионеров в Шаньдуне. Весь немецкий католический мир, в особенности партия центра, требовал энергичных мер. Канцлер предложил мне немедленно вмешаться в это дело. На зимней охоте в Лецлингене я обсуждал с ним в одной из маленьких башенок замка шаги, которые надо было предпринять. Князь предложил вручить присутствующему принцу Генриху Прусскому командование эскадрой, которую надо было выслать для подкрепления Восточно-Азиатской морской дивизии. Я сообщил об этом своему брату в присутствии канцлера.
Принц и присутствовавшие были очень обрадованы. Канцлер послал об этом сообщение в Министерство иностранных дел, а также находившемуся в дороге новому статс-секретарю по иностранным делам г-ну фон Бюлову.
В ноябре 1897 г. Киачау был занят. В декабре того же года принц Генрих со своей дивизией выступил на борту «Германии» в Восточную Азию, где впоследствии и перенял командование над всей Восточно-Азиатской эскадрой. 6 марта 1898 г. был подписан арендный договор с Китаем относительно Киачау. В то же время мистер Чемберлен в Лондоне возбудил у японского посла, барона Кото, мысль о заключении англо-японского союза, чтобы поставить преграду упорному продвижению России на восток.
* * *
Естественно будет спросить, почему, говоря о нашем смелом выступлении, мы умалчиваем об Англии, которая была ведь в данном случае существенно заинтересована. Дело в том, что в этом отношении прелюдия с Англией разыгралась уже раньше. У меня было намерение возместить недостаток немецких угольных станций основанием таковых по возможности по соглашению с Англией, путем арендования или покупки. Так как канцлер Гогенлоэ, мой дядя, одновременно родственник королевы Виктории, был издавна известен ей и пользовался ее большим уважением, то я надеялся, что это несколько облегчит переговоры с английским правительством. Но эта надежда не оправдалась. Переговоры тянулись без конца, без надежды на успешное завершение. По желанию канцлера я решил поэтому переговорить лично с английским послом в Берлине. В разговоре с ним я сетовал на отношение ко мне английского правительства, которое всюду и всегда оказывает противодействие даже самым законным требованиям Германии.
