Америка не хотела оставить ослабленную Францию одну рядом с Англией, аннексионистские аппетиты которой в отношении Кале, Дюнкирхена и т. д. были ей хорошо известны.
* * *
Роковым для Германии был тот факт, об этом следует здесь вскользь упомянуть, что наше ведомство иностранных дел не сумело противопоставить английской политике окружения и хитростям России и Франции равного по достоинству дипломатического искусства… Это было отчасти последствием того, что при князе Бисмарке сотрудники Министерства иностранных дел в сущности не получили хорошей школы, и когда, после ухода князя и графа Герберта, исчез все подавлявший дух Бисмарка, то оказалось, что они не доросли до самостоятельного ведения внешней политики.
В Германии, однако, вообще трудно воспитать хороших молодых дипломатов. Ибо наш народ не одарен дипломатическими талантами, которые блестяще проявились лишь в отдельных гениях, как, например, Фридрих Великий и Бисмарк. Частая смена в течение этих лет статс-секретарей также неблагоприятно отражалась на ведомстве иностранных дел.
Все канцлеры по примеру Бисмарка удерживали за собой влияние на Министерство иностранных дел и выдвигали своих статс-секретарей, руководителей иностранной политики. Я считался в этом отношении с предложениями рейхсканцлеров, так как признавал за ними право самим избирать своих главных сотрудников в области иностранной политики.
Связанная с этим частая смена не могла, однако, способствовать преемственности в политике и приносила большой вред. В ведомстве иностранных дел неизменно царил принцип: «Только никаких неприятных столкновений с другими державами; surtout pas d’histoires» [«Только без всяких историй»], – как сказал один французский генерал какому-то заговорщическому кружку, о котором ему донесли, что он собирается поднять мятеж.
Один из статс-секретарей однажды во время доклада, когда я указал ему на затруднительное положение в одном вопросе внешней политики, сказал мне: «Это необходимо уладить; Министерство иностранных дел прежде всего имеет в виду один принцип: “Только спокойствие”». Только этим принципом можно объяснить ответ, данный германским представителем в южноамериканской республике одному просившему у него помощи и защиты немецкому купцу, у которого разграбили его лавку и расхитили его имущество: «Ах, оставьте же меня в покое с этими вещами. Мы только что завязали хорошие отношения с республикой, которые нашим заступничеством в вашу пользу могут только испортиться». Незачем и упоминать о том, что, где только я узнавал о подобном взгляде на дело, я тотчас же смещал с должности виновного.
Министерство иностранных дел и в народе, и в армии пользовалось общей нелюбовью. При всех канцлерах я неоднократно говорил о необходимости коренных реформ. Но это было тщетно. Всякий новый канцлер, особенно если он сам раньше не служил по иностранному ведомству, нуждался в Министерстве иностранных дел прежде всего для того, чтобы войти в курс иностранной политики.
Это, конечно, требовало времени. Когда же он наконец осваивался в этой области, то он считал себя связанным благодарностью к осведомлявшим его лицам; будучи перегружен другими работами и не зная хорошо персонала, он, помимо того, боялся предпринять решительные перемены, тем более что, как ему казалось, он все еще нуждался в совете «осведомленных» лиц.
* * *
Но вернемся снова к Цзингтау. Тут все было приспособлено для оживления торговли и промышленности и все делалось сообща с китайцами. Над таможней в Цзингтау развевался и флаг Китайской империи. Город так быстро развивался, что в последние годы перед войной он стоял на шестом месте среди всех китайских торговых городов, тотчас же после Тяньцзиня. Цзингтау был цветущей германской торговой колонией; китайцы ее ценили, восхищались ею. В противоположность чисто военным, основанным с целью подавления и завоевания морским базам России и Англии, там работало много китайцев. Это был своего рода склад образцов немецкого гения и продуктов немецкого труда, давших туземному населению большой выбор и вызвавших соревнование китайцев, до тех пор не знавших Германии, ее мастерства и фабрикатов.
Быстрый расцвет Цзингтау как торгового порта возбудил зависть японцев и англичан; убегая от жары Гонконга, Кантона и Шанхая, последние толпами приезжали туда со своими семьями, наслаждаясь прекрасным морским берегом, прохладным воздухом и великолепным приморским отелем этой колонии и предаваясь лаунтеннису и другим видам спорта. Из зависти Англия в 1914 г. потребовала, чтобы Япония забрала Цзингтау, хотя фактически этот город принадлежал Китаю. Япония сделала это с радостью, обещая вернуть город Китаю. Передача последовала, однако, после долгих настояний лишь в начале 1922 г., несмотря на то, что Япония договорилась с Америкой, что она не предпримет никаких территориальных изменений в Китае, не посоветовавшись предварительно с Вашингтоном.
Таким образом, большое культурное германское дело за границей, которое явилось образцом того, как культурная страна может показать другой нации преимущества своей культуры, погибло благодаря английской зависти и конкуренции. Когда-нибудь, когда то же самое случится с Гонконгом, Англия в этом раскается и будет горько упрекать себя в том, что она изменила своему старому принципу, который всегда был могущественным фактором ее успехов. «White man together against coloured man» [«Незыблемый союз белых народов против цветных рас»]. Когда Япония осуществит свой лозунг «Азия для азиатов» и подчинит своей власти Китай и Индию, тогда Англия будет запоздало оглядываться в сторону Германии и ее флота.
По поводу желтой опасности впоследствии, после русско-японской войны, у меня при встрече с русским царем произошел следующий разговор. Царь, находясь тогда явно под впечатлением все растущего японского могущества и вытекавшей отсюда опасности для России и Европы, спросил моего мнения по этому поводу. Я ему ответил: «Если русские причисляют себя к культурным государствам Европы, то они должны быть готовы взять на себя защиту последней и бороться вместе с ней за свое существование и свою культуру, а вместе с тем и за существование и культуру всей Европы. Если же русские чувствуют себя азиатами, то пусть они соединятся с “желтой опасностью” и вместе с ней набросятся на Европу».
Соответственно с этим царь и должен сорганизовать защиту своей страны и свою армию. На вопрос царя, что, по моему мнению, сделают русские, я ответил: «Второе». Царь очень рассердился и захотел тотчас же знать, на каких фактах я основываю свое заключение. Мой ответ гласил: «На том факте, что строится железная дорога и что русские войска стягиваются к прусско-австрийской границе».
Вильгельм II и Николай II
Царь протестовал: он-де и его династия – «европейцы»; его страна и народ, конечно, будут стоять за Европу, и для него будет долгом чести защитить последнюю от «желтых». На это я заметил, что если это так, то он должен немедленно бросить свои военные приготовления. Царь промолчал. Я старался во всяком случае использовать в интересах Германии и всей европейской культуры страх царя Николая II перед возрастающим японским могуществом. Несмотря на объединение с Японией, Россия впоследствии была сломлена как первое из принявших участие в войне государств.
