* * *
В феврале 1900 г., в разгар бурской войны, когда я, приняв в Вильгельмсгофене присягу рекрутов, находился с флотом у Гельголанда на маневрах линейных кораблей, я через Гельголанд получил телеграфное донесение с Вильгельмштрассе, что Россия и Франция обратились к Германии с предложением сообща напасть на Англию и парализовать ее морские сношения, пользуясь отвлечением ее военных сил. Я высказался против этого и приказал отклонить предложение Франции и России. Предполагая, что Париж и Петербург изобразят дело в Лондоне так, будто предложение нападения на Англию исходило из Берлина, я тотчас же телеграфировал из Гельголанда королеве Виктории и принцу Уэльскому (Эдуарду) об этом предложении и об его отклонении мной. Королева ответила сердечной благодарностью; принц Уэльский реагировал выражением крайнего изумления.
Впоследствии Ее Величество секретно дала мне знать, что через короткое время после моей телеграммы из Гельголанда о предложении Парижа и Петербурга в Лондон действительно пришло предвиденное мной сообщение с изображением дела в противоположном смысле; королева была рада открыть своему правительству, на основании моего сообщения, интриги Франции и России и успокоить его насчет лояльного поведения Германии. Королева при этом подчеркивала, что она никогда не забудет дружеской услуги, оказанной мной Англии в тяжелое для нее время. Когда Сесиль Родс (Cecil Rhodes) обратился ко мне с ходатайством разрешить ему провести через принадлежавшую Германии часть Южной Африки свою Капско-Каирскую железнодорожную и телеграфную линии, я в согласии с Министерством иностранных дел и канцлером дал ему свое разрешение при условии проведения ветки через Табора и использования для постройки железной дороги на германско-африканской территории германских материалов. Родс на эти условия согласился с готовностью. Он был благодарен за осуществление при содействии Германии своей заветной мечты после того, как незадолго до того король Леопольд Бельгийский отказал ему в его просьбе.
Родс был полон восхищения перед Берлином и мощными немецкими промышленными предприятиями, которые он здесь ежедневно посещал. После он говорил, что сожалеет, что уже раньше не был в Берлине с целью познакомиться с мощью и гением Германии и завязать сношения с германским правительством и руководящими торговыми кругами. Он хотел приехать в Берлин еще до Джемсоновского похода, но в Лондоне ему тогда в этом помешали.
Если бы он мог раньше осведомить нас о своем намерении хлопотать о разрешении ему провести «Cape-to-Cairo-Line» как через страну буров, так и через наши колонии, то германское правительство, вероятно, могло бы ему помочь, уговорив президента Крюгера, как известно, не хотевшего и слышать о таком разрешении. Тогда бы не произошло этой «Stupid Jameson-raid» («нелепого джемсоновского нападения»). Телеграмма Крюгеру не была бы отправлена. «Впрочем, – прибавил Родс, – телеграмма Крюгеру была совершенно справедлива, и он за нее не был на меня в претензии». Так как в Германии не могли иметь точных сведений о целях и намерениях Англии, то этот поход действительно можно было рассматривать как «act of piracy» («разбойнический набег»), который, естественно, вызвал среди немцев справедливое возмущение. А между тем он, Родс, хотел лишь получить полоску земли для проведения своей дороги, как это ему только что разрешила Германия. Такое желание не было бы незаконным и было бы, без сомнения, поддержано Германией.
«Впрочем, – добавил Родс, – кайзеру нечего горевать о нашумевшей телеграмме и огорчаться по поводу криков английской прессы». Родс не знал всей истории в связи с отправленной Крюгеру телеграммой и хотел утешить меня, считая меня ее инициатором. Родс в дальнейшем посоветовал мне построить Багдадскую железную дорогу, вызвав, таким образом, к жизни Месопотамию и устроив ее орошение. Это, по его мнению, является задачей Германии, точно так же, как его задача – создание «Cape-to-Cairo-Line». Так как проведение этой линии через нашу территорию ставилось в зависимость от предоставления нам островов Самоа, то Родс горячо ратовал в Лондоне за уступку их нам.
* * *
…Князь Гогенлоэ горячо приветствовал мою поездку на Восток, в Стамбул и Иерусалим. Он был рад упрочению отношений с Турцией и считал возникший на этой почве проект Багдадской дороги крупным, достойным Германии культурным начинанием.
Поездка в Англию, которую я по настоянию дряхлеющей королевы-бабушки, желавшей на закате своих дней еще раз увидеть своего старшего внука, совершил в 1899 г., вместе с моей женой и двумя сыновьями, встретила у канцлера самую горячую поддержку. Он ожидал от этой поездки ослабления последствий в свое время им же самим обостренного инцидента с телеграммой Крюгеру, думая в то же время получить разъяснение некоторых важных вопросов благодаря моим личным беседам с английскими государственными деятелями.
Королева Виктория, чтобы предупредить всякие непристойности со стороны английской прессы, резко полемизировавшей с германской в связи с бурской войной и несправедливыми отчасти нападками некоторых немецких газет, поручила автору «Life of Prince Consort» сэру Теодору Мартину сообщить английской прессе желание Ее Величества, чтобы императору, ее внуку, был оказан достойный и дружеский прием.
Так и случилось. Визит прошел гладко и удовлетворил меня во всех отношениях. У меня были важные беседы с различными влиятельными лицами. О телеграмме Крюгеру во все время моего пребывания в Англии никто ни разу не упомянул. Напротив, королева-бабушка не скрыла от своего внука, как несимпатична ей была бурская война. Она не скрывала своего недовольства поведением мистера Чемберлена и своего нерасположения к нему и еще раз поблагодарила меня, как за мое немедленное и резкое отклонение русско-французского предложения о вмешательстве, так и за мое быстрое уведомление об этом предложении.
Можно было ясно видеть, как сильно любила королева свою прекрасную армию и как она была удручена полученным вначале английской армией отпором, поведшим к значительным потерям. Старый фельдмаршал, герцог Кембриджский, сказал по этому поводу прекрасные слова: «The British nobleman and officer have shown that they can die bravely as gentlemen» [«Британский дворянин и офицер доказали, что они умеют умирать как джентльмены»]. При отъезде королева напутствовала меня сердечными приветами по адресу своего глубокоуважаемого кузена – much cherished cousin – рейхсканцлера, ум и опытность которого, как она надеялась, будут всегда содействовать упрочению хороших отношений между обеими сторонами.
Мой доклад об успешной поездке удовлетворил князя Гогенлоэ во всех отношениях, в то время как со стороны известной части прессы и многих взволнованных «друзей буров» я был встречен самыми резкими нападками. Немцу недостает как раз того, что привито английскому народу и воспитано в нем долгой политической традицией: когда борьба уже началась, хотя бы только на дипломатическом поприще, англичанин безропотно идет за своим знаменем. Он поступает по пословице: «You can’t change the jockey while running» [«Во время скачек нельзя менять жокея»].
* * *
Осенью 1900 г. князь Гогенлоэ оставил канцлерский пост, так как это бремя стало непосильно для него ввиду его престарелого возраста. К тому же ему были несимпатичны вечные партийные раздоры и споры. Он неохотно выступал перед партиями в рейхстаге. Не менее раздражала его необузданная часть прессы, которая, оперируя бисмарковскими цитатами, думала, что охраняет якобы бисмарковские традиции, и которая, особенно во время бурской войны, сильно вредила англо-германским отношениям. Надежда, которую питали при выборе князя Гогенлоэ и при его вступлении в должность канцлера, – надежда, что князь Бисмарк будет ему чинить меньше затруднений, – оправдалась лишь отчасти. Благодаря моему примирению с Бисмарком, внешне выразившемся в его торжественном въезде в Берлин и пребывании в древнем замке Гогенцоллернов, атмосфера, правда, сильно разрядилась, и Бисмарк стал гораздо снисходительнее; но его приверженцы и те, кто примкнул к нему из-за желания фрондировать, все еще не могли отказаться от своего образа действий.
