Сущность рабства состоит в непризнании в человеке личности (la destruction de la personnalité humaine31), т. е. свободы или естественного верховенства, в силу которого он является моральным существом, ответственным за свои поступки, способным к добродетели. Поставленный на одну доску с животным и даже ниже его, перестав быть личным существом, раб стоял вне человеческого закона и, следовательно, вне всякого права, точно так же, как и вне всякой обязанности32.
Л.Н. Толстой пишет, что голод и нужда толкали людей к рабству более жестокому, чем знавал древний мир, люди «работают по 36 часов сряду» (т. е. подряд). Описывая труд грузчиков Московско-Казанской железной дороги, он отмечает: «Работа их состоит в том, чтобы сваливать и перетаскивать тюки по 7, 8 и до 10 пудов», при этом им приходится «отдаваться в такую работу, в которую во времена крепостного права ни один самый жестокий рабовладелец не послал бы своих рабов. Да что рабовладелец, ни один хозяин-извозчик не отдал бы своей лошади, потому что лошадь стоит денег и нерасчетливо непосильной 37-часовой работой коротать жизнь ценного животного»33. Пишет Лев Николаевич об удручающем трудовом положении женщин на ткацких фабриках, которым приходилось работать по 12 часов над станками среди оглушающего шума, об их моральном падении, о том, что 80 % детей, рождённых такими работницами, погибают от голода в деревне, куда их отправили, или в воспитательных домах, «сами же родильницы, чтобы не быть заменёнными, становятся на работу на другой, на третий день после родов».
«Так что в продолжение 20 лет, как я это знаю, десятки тысяч молодых, здоровых женщин-матерей губили и теперь продолжают губить свои жизни и жизни своих детей, для того чтобы изготавливать бархатные и шелковые материи»34, – констатирует автор.
Книга «Рабство нашего времени» – хороший ответ тем, кто в последнее время занялся восхвалением «идиллии» царского режима, который, в действительности своей, почти сразу после отмены крепостного права отдал Россию и русский народ хозяину и эксплуататору несомненно более жестокому, чем был до этого барин-крепостник, – капиталисту. Многие либеральные экономисты продолжают восхваление С.Ю. Витте и его реформ, забывая, что пик угнетения трудового народа и русского народа вообще, так как именно из разорённых крестьян питался кадрами рабочий класс, пришёлся как раз на период управления Витте. Именно этот царский министр обеспечил иностранному капиталу и капиталу вообще безраздельное и беспредельное властвование над людьми, их безудержную эксплуатацию, вылившуюся затем в две кровавые русские революции.
Но не только в России творился произвол капиталистической тирании: «Статистические данные Англии говорят, что средняя долгота жизни людей высших классов – 55 лет, продолжительность же жизней рабочих нездоровых профессий – 29». Л.Н. Толстой описывает спокойное отношение русского общества в целом к такому положению и такой противной христианскому мировоззрению тирании капитала. С другой стороны, и это примечательно для нашего времени, Л.Н. Толстой рассказывает, каким образом в его эпоху оправдывали эту безудержную эксплуатацию.
Читатель не поверит, но на помощь была призвана якобы наука – политэкономия. Почему якобы? Действительно, политэкономия – это наука, однако её псевдолиберальное течение не имело тогда и не имеет сейчас ничего общего с научным знанием и обоснованием, а есть лишь форма догматических мантр тирании капитала.
К началу XX века мир перестал быть в основе своей религиозным, и искусственное и вопиющее неравенство и безудержную эксплуатацию человеческих масс требовалось оправдать по-иному. Тогда тирания капитала призвала себе на помощь новое псевдонаучное учение либерализма, чтобы через него показать объективный, а не субъективный характер того, что происходит. Это не удалось. Критерием верности экономических учений всегда является время – то время, в течение которого явление может существовать в стабильном и неизменном состоянии. И если, например, рабство Древнего Рима было объективным явлением, просуществовавшим тысячелетие, так же крепостное право, которые мы находим повсеместно в Европе, Азии и которое также знало много веков непрерывной истории, новая либеральная капиталистическая модель с трудом продержалась 50—100 лет, ввергнув мир везде в круговорот бунтов и революций, которые и прикончили её. Л.Н. Толстой пишет: «Новые объяснения эти явились в виде науки – политической экономии, которая утверждает, что она нашла законы, по которым распределяется между людьми труд и пользование его произведениями. Законы эти, по учению этой науки, состоят в том, что распределение труда и пользование им зависит от спроса и предложения, от капитала, ренты, заработной платы, ценности, прибыли и т. д., вообще от неименных законов, обусловливающих экономическую деятельность людей… На эту тему в короткое время было написано не менее книг и брошюр и прочитано не менее лекций, чем было написано трактатов и прочитано проповедей богословских на прежнюю тему… и все эти книги и лекции так же туманны и неудобопонятны, как и богословские трактаты и проповеди, и так же, как и богословские трактаты, вполне достигают предназначенной цели: дают такое объяснение существующему порядку вещей, при котором одни люди могут спокойно не работать и пользоваться трудом других людей… Только одно основное положение этой науки признаётся всеми: то, что отношения людские обуславливаются не тем, что люди считают хорошим или дурным, а тем, что выгодно людям, находящимся в выгодном положении»35.
Толстой продолжает: «Признано несомненной истиной то, что если в обществе развелось много разбойников и воров, отнимающих у трудящихся людей произведения их труда, то это происходит не потому, что разбойники и воры дурно поступают, а потому, что таковы неизменные экономические законы, которые могут измениться только медленной, определённой наукой, эволюцией, и потому, по учению науки, люди, принадлежащие к разбойникам, ворам или укрывателям, пользующиеся грабежом и воровством, могут спокойно продолжать пользоваться наворованным и награбленным»36. Рассматривая политические воззрения того времени, требовавшие изменения строя, Толстой критикует и коммунистический, и прогрессивные подходы: коммунистическое разделение труда связывает человечество, но только в том случае, когда люди свободно разделяют труд. Толстой считает, что этот идеал недостижим. Нацеленность коммунизма на справедливое разделение труда и обобществление материальных ценностей при сохранении в центре идеологии материализма приведёт к тому, что такое общество, как и капитализм, останется обществом рабства, но другого – рабства в пользу вещей: «Становится всё более и более очевидным, что эта культура (прим. – материалистическая, промышленная) может существовать только благодаря принуждению рабочих к работе»37.
Л.Н. Толстой – идеалист, и он ставит тот вопрос, который обострился во всём мире XXI века, утверждает: «Я же думаю, что людям просвещённым, исповедующим христианский закон братства и любви к ближнему, нужно сказать совершенно обратное:
Прекрасное электрическое освещение, телефоны, выставки и все сады Аркадии со своими концертами и представлениями, и все сигары и спичечницы, и подтяжки, и моторы; но пропади они пропадом, и не только они, но и железные дороги и все фабричные ситцы и сукна в мире, если для их производства нужно, чтобы 99/100 людей были в рабстве и тысячами погибали на фабриках, нужных для производства этих предметов… пускай не будет красок, материй, но только чтобы не было рабства и происходящих от него гибелей жизней человеческих… Девиз истинно просвещенных людей не fiat cultura – pereat Justitia, а fiat Justitia – pereat cultura38. Но культура, полезная культура и не уничтожится. Людям ни в каком случае не придётся вернуться к копанию земли кольями и освещению себя лучинами… Если только люди поймут, что нельзя пользоваться для своих удовольствий жизнью своих братьев, они сумеют применить все успехи техники так, чтобы не губить жизней своих братьев, сумеют устроить жизнь так, чтобы воспользоваться всеми теми выработанными орудиями власти над природой, которыми можно пользоваться, не удерживая в рабстве своих братьев»39.
