Бродя от степи до степи
За детство свое восстают
Затем несколько строчек на французском, и дальше:
Молчание маленьких детей
Как бомбы без ответа
Там нет игры, там нет улыбки
Едва ли могут говорить
Голод и страсти
Приводят к бунтарству
Они любят и умирают
Смысл бытия раскрывая
Кто-то скажет – чушь собачья! Я скажу – красота и чудо; кажется, это тот случай, когда правы будем мы оба. Признаться, меня настолько заинтересовала эта композиция, этот текст, да и вообще сама история (голландская колдвейв-группа в 1982 году сочиняет трек с вот такими стихами), что я связался с «хранителем традиций» Mecano, единственным музыкантом, играющим в ансамбле с тех самых пор и до наших дней, Тейо Болтеном. «К сожалению, подробности записи этой песни я помню довольно смутно, – ответил мне Тейо в личной переписке. – Кажется, Дирк [Полак, другой участник Mecano – Л.Г.] воспользовался помощью двух девушек, которые в те годы переводили русских писателей на голландский, и они перевели для него это стихотворение. Идея заключалась в том, чтобы с помощью колоколов и мандолины придать песне такую немного странную атмосферу, ощущение снега, степи и холода, ассоциирующееся с Россией. Мы вообще были крепко связаны как группа с Россией, с промышленной революцией и с русской литературой».
В процитированном выше отрывке я не изменил ни слова – только перевел его с (посредственного) английского на русский. Судя по всему, стихотворение с этим бессвязным потоком образов Дирк Полак из Mecano написал сам, а потом попросил подруг-слависток переложить его на язык Толстого и Достоевского. Под промышленной революцией же, наверное, подразумевается не столько индустриальная революция, относящаяся к XVIII–XIX векам, сколько производственное искусство русского авангарда 1920-х (прямо наследующее другой революции, Октябрьской). Так или иначе, «Беспризорные» – лишь одна из многих поразительных композиций Mecano, стилистически отталкивавшихся от британских образцов типа Joy Division, но запустивших их суровый постпанк прямиком в художественную стратосферу.
Говоря о колдвейве, нельзя не упомянуть состояние музыкальных технологий в Европе в означенный период – ведь там как раз происходило множество тектонических изменений. Во-первых, появились дешевые, доступные и компактные синтезаторы, например, Korg MS-20; очень показательно, что период его выпуска – с 1978-го по 1983 год – практически совпадает с периодом расцвета колдвейва. Конечно, синтезаторы были и раньше, но в начале 1970-х они напоминали скорее первые ЭВМ: гигантские, дорогостоящие и довольно неудобные в эксплуатации механизмы – лишь самые состоятельные группы могли себе позволить обладать ими и тем более вытаскивать их на сцену. Теперь же купить простейший синтезатор и играть на нем дома и в клубе мог кто угодно – равно как и записывать свое творчество, и даже издавать его, благодаря тому, что на смену виниловым пластинкам как раз тогда в массовом порядке пришли значительно более экономичные аудиокассеты. История колдвейва полна малотиражных кассетных релизов, записанных в низком качестве буквально «на коленке»: скажем, французской группе Guerre Froide при жизни довелось частным образом выпустить только две кассеты.
Итак, мы имеем, с одной стороны, технологические новшества – синтезаторы и аудиокассеты, – а с другой стороны, собственно, актуальные музыкальные тренды. Представьте себе ту же Францию в конце 1970-х: через одну границу льется понятно что – всякий-разный постпанк и новая волна; в декабре 1979-го в Париже выступают Joy Division, много лет спустя этот концерт даже будет официально издан на компакт-диске. В то же время через другую границу, с другой стороны, сюда проникает зарождающийся электропоп и, в частности, музыка группы Kraftwerk. Ее черты – монотонная ритмика, синтезаторные арпеджио, прохладная упорядоченность звукоряда, явный, отчетливый утопический посыл – ложатся на свойственный панк-року и постпанку эмоциональный фон: злость, разочарование, безнадежность и неприкаянность. О том, какую еще музыку слушали наши сегодняшние герои, лучше всего говорят их биографии: группа Marquis de Sade, к примеру, записала кавер-версию композиции «White Light / White Heat» The Velvet Underground, а один из участников Complot Bronswick взял себе псевдоним Peking O в честь песни с альбома «Tago Mago» группы Can. Согласитесь, все это бьет в одну точку, все эти творческие ориентиры сходятся в одном месте.
А особой выразительности, на мой взгляд, удается добиться тогда, когда континентальные европейские группы переходят на свой родной язык, как это сделал, к примеру, ансамбль Trisomie 21 в композиции «Il se noie». Есть ощущение, что французский соответствует эмоциональным и мелодическим качествам колдвейва значительно лучше английского: он на фонетическом и интонационном уровне очень удачно отвечает избранной местными группами начала 1980-х эстетике. На самом деле Trisomie 21, как и Complot Bronswick и многие другие, пели на двух языках – но не зря именно «Il se noie» по сей день остается одним из главных хитов этого, в сущности, не слишком склонного к сочинению хитов ансамбля. Образовали его двое родных братьев из города Лилля – и, в общем, даже на общем фоне колдвейва, а уж тем более на фоне музыкального мейнстрима творчество группы всегда казалось весьма экспериментальным: поп-музыка не очень любит, например, когда в одну песню упаковывают сразу несколько контрастирующих мелодических тем.
Впрочем, колдвейв вообще был открыт экспериментам, и неудивительно, что мимо этого стиля не прошли и люди, казалось бы, из совершенно иных стилистических «песочниц». Таков, к примеру, парижанин Тьерри Мюллер, который к середине 1980-х, когда до него докатилась колдвейв-лихорадка, был уже давно состоявшимся артистом. Десятью годами ранее он образовал авангардно-электронный проект под названием Ilitch – да-да, в честь некоего Владимира Ильича; вновь в главе о колдвейве звучит эхо русской революции. С Ilitch Мюллер выпустил сразу несколько культовых пластинок, на которых сочетал эмбиент с психоделикой, краутроком и шумовой музыкой. А потом решил попробовать сочинить поп-песню – и получился трек «Polaroid Roman Photo» проекта Ruth, «нововолновой» группы-однодневки, которую Мюллер придумал и образовал вместе с другим экс-авангардистом, классиком раннего французского индастриала Филиппом Дорэ; поет здесь сам Тьерри, плюс абсолютно неизвестная девушка по имени Фредерик Камбон.
Конечно, это не более чем виньеточка, своеобразная «игра в колдвейв» со стороны одаренного музыканта, а не серьезное и прочувствованное высказывание в рамках жанра – но трек-то, с какой стороны ни глянь, чудо как хорош. К слову, оригинал единственной долгоиграющей пластинки Ruth прошел абсолютно незамеченным, Мюллер еле-еле напечатал двести экземпляров – а вот спустя годы, как это часто бывает, альбом приобрел культовый статус, его перевыпустили на компакт-диске, и за первое виниловое издание сейчас придется выложить несколько сотен евро. И это, конечно, ремарка к разговору о том, во что вылился колдвейв классического периода – умер ли он бесславно, как это периодически случается с нишевыми жанрами, вокруг которых нет ярко выраженной сцены, движения и медийного шума, или жив по сей день? Явно скорее жив – о чем свидетельствует и интерес к классикам, и эхо этой музыки, которое то и дело слышится в записях современных музыкантов: от французов La Femme до российской группы с, опять-таки, подобающе революционным названием «Фанни Каплан».
