Удивительно знакомое лицо. Лицо господина Якоби…
Мастеру показалось, что готические своды церкви навалились на него всем своим весом, он почувствовал на лице жар адского пламени, услышал мерзкий хохот и крики невыносимой боли…
В это время за спиной у него послышался голос священника:
– Тебя что-то беспокоит, сын мой? Не хочешь ли ты исповедаться, покаяться в своих грехах?
– Не сейчас, святой отец! – проговорил мастер Вайсберг дрожащим голосом и поспешно покинул церковь.
Вернувшись домой, мастер Вайсберг долго не мог успокоиться. Наконец он прибег к испытанному средству – к работе. Он занялся механизмом тех часов, которые пытался починить уже третий месяц.
И тут за дверью снова раздались шаги, дверь распахнулась, и возникла нелепая, меченная оспой физиономия Фрица.
– Ну, что еще?
– Так что, хозяин, там еще кое-кто…
– Я же велел тебе никого не впускать! Особенно кредиторов!
– Но там не кредитор… там эта красивая фрау из дома напротив церкви…
Мастер Генрих поднял взгляд на слугу, терпеливо вздохнул и проговорил полным смирения голосом:
– Ты хочешь сказать, что пришла фрау Доппельганц, жена торговца тканями?
– Она самая, хозяин!
– Что ж ты сразу не сказал?
– Так я не успел, хозяин…
Фрау Доппельганц – богатая женщина и потенциальная заказчица. Это то, что ему сейчас нужно… это то, что может спасти его от герра Якоби.
– Проси! – мастер Генрих вынул из глаза увеличительное стекло, убрал в ящик конторки инструменты, надел приличный, подходящий к случаю камзол и нацепил пудреный парик.
Дверь мастерской открылась, и влетела госпожа Доппельганц. Несмотря на излишнюю полноту и наличие второго и даже третьего подбородка, дама была живой и подвижной. Ее паричок был аккуратно завит и напудрен, на щеке красовалась кокетливая мушка, высокая грудь взволнованно вздымалась.
– Приветствую вас, фрау Доппельганц! – проговорил мастер, поднимаясь навстречу. – Какая счастливая звезда привела вас в мой скромный дом?
– Счастливая? – госпожа Доппельганц захлопала длинными светлыми ресницами, из-за которых она казалась похожей на мечтательную корову. – Напротив, мастер Вайсберг, я самая несчастная женщина во всем Нюрнберге!
– О боже! – мастер изобразил сочувствие и приложил руки к сердцу. – Я потрясен! Я просто не могу поверить своим ушам! Что с вами случилось? Какое несчастье?
– Слава богу, пока никакого. Но случится, непременно случится, если вы мне не поможете.
– Я буду рад помочь вам всем, что в моих силах. Но для начала расскажите мне, что вас так расстроило. И присядьте, прошу, у вас такой утомленный вид!
Фрау Доппельганц опустилась на обитый шелком диванчик с золочеными ножками, который мастер держал в мастерской именно для таких случаев, обмахнулась веером из перламутровых пластинок и наконец заговорила, доверительно понизив голос:
– Вы знаете, конечно, председателя нашего магистрата…
– Кто же не знает господина советника Гейзенбахера! Достойнейший человек!
– Редкостный болван, между нами. И урод. Но это в данный момент неважно. А важно то, что у него на следующей неделе день рождения. Ему исполняется пятьдесят лет…
– Не премину поздравить его!
– Да оставьте! Не в поздравлениях дело.
– А в чем же тогда, благородная фрау?
– В подарке, мастер Вайсберг, в подарке.
– В подарке?
– Именно! Все видные граждане нашего города готовят подарки герру Гейзенбахеру. Герр Штраух, виноторговец, приготовил для него несколько ящиков лучшего бургундского вина, герр Визенталь, торговец картинами, привез из Италии картину самого Рафаэля, и мой муж тоже не должен ударить в грязь лицом. От того, какой он сделает подарок, зависит многое. Зависит его благополучие… наше благополучие.
– И почему вы, любезная фрау, обратились именно ко мне? Чем я, скромный часовых дел мастер, могу вам помочь?
– Можете, очень даже можете, герр Вайсберг! Вы можете сделать для него часы…
– Разве обычные часы могут сравниться с бургундским вином или с итальянской картиной?
– Обычные часы не могут, но кто говорит об обычных часах? Я для того и пришла к вам, именно к вам, что знаю – вы способны сотворить настоящее чудо! Я знаю, что вы сделали для господина Штакенштукера часы в виде трехмачтового корабля с матросами и пассажирами, я своими глазами видела те часы, которые заказал вам епископ, – из них каждый час выходит фарфоровый монах и осеняет всех крестным знамением. Видела я и те чудесные часы, которые вы изготовили по заказу господина фон Дамрау – в виде увешанного плодами дерева, на ветвях которого сидят птицы. Вот и сейчас – сделайте для господина бургомистра какую-нибудь диковину!
– Успею ли я? Осталось совсем немного времени…
– А вы уж постарайтесь, мастер Вайсберг! Вы уж постарайтесь! От этого многое, очень многое зависит! А я… то есть мой муж… то есть мы с моим мужем не поскупимся. Мы заплатим вам за работу двести пятьдесят талеров.
– Двести пятьдесят? – мастер поперхнулся. Не ослышался ли он? Такая сумма!..
– Да, двести пятьдесят полновесных талеров. Но только уж вы постарайтесь. Это должны быть особенные часы… и они должны быть готовы к сроку.
– Я сделаю все, что возможно, любезная госпожа! Я вас не подведу! Ни за что не подведу!
– Я на вас надеюсь. И я принесла вам аванс – чтобы вы не сомневались в наших намерениях и сразу же принялись за работу.
Фрау Доппельганц вскочила, положила на конторку мастера туго набитый кошелек и стремительно вылетела, оставив после себя пряный аромат духов.
Мастер пересчитал деньги.
В кошельке было пятьдесят талеров.
Если ему заплатят еще двести, он сможет рассчитаться с герром Якоби. А это значит, что он сможет расторгнуть ужасный договор. Договор, подписанный кровью…
Но для этого нужно сделать необыкновенные часы – и сделать всего за неделю… Это просто нереально! Зачем он согласился взять этот заказ?
Впрочем, понятно зачем – этот заказ может спасти его от нищеты, от разорения.
Никита Сергеевич вышел на балкон, сел в кресло, взял бинокль и навел его на соседний участок. Утреннее солнце золотило верхушки сосен. Зяблик пропел свою незамысловатую радостную песенку. Жизнь продолжалась, невзирая на несчастья и страхи отдельных людей и всего человечества.
Никита Сергеевич тяжело вздохнул. Он не мог наслаждаться красотой этого утра, потому что его душа была выжжена, опустошена, как поле сражения. В ней осталось место только для ненависти. Только месть придавала его жизни смысл.
