Мы с Касси не успели ни возразить, ни позвать на помощь. Он вломился в комнату, круша все на своем пути: лампу, соломенных куколок, вазу, картину, телевизор... Он разносил уютную обстановку, словно взбесившийся смерч, а когда я бросился на него, меня встретил удар кулаком в лицо и удар коленом, который едва не угодил мне в пах. Я почуял запах его пота, услышал хриплое от натуги дыхание и сдавленный шепот — он повторял одно-единственное имя, мое и Джонатана:
— Дерри! Дерри! Проклятый Дерри!
Касси кинулась мне на помощь, и он ударил ее тяжелой деревянной битой. Удар пришелся по руке. Я увидел, как она пошатнулась от боли, и в ярости охватил рукой его шею и попытался запрокинуть его голову назад, чтобы он бросил свое оружие — и, честно говоря, я надеялся придушить его. Но он знал о драках без правил куда больше моего: пары тычков локтем и вывернутой кисти хватило, чтобы мне пришлось разжать руку. Он стряхнул меня с такой силой, что я едва не упал. И все же я продолжал цепляться за его одежду с упорством осьминога, чтобы он не мог отодвинуться и замахнуться битой. Мы катались по разоренной комнате. Я сжимал его с яростью, почти равной его собственной, а он изо всех сил пытался высвободиться. В конце концов дело решила Касси. Она схватила блестящее медное ведерко для угля, стоявшее у камина, и замахнулась, целясь в голову Анджело. Я успел лишь заметить блеск и почувствовал, как дернулось и обмякло тело Анджело. Я отпустил его, и он мешком свалился на ковер.
— О господи! — повторяла Касси. — О господи!
По лицу у нее текли слезы, и левую руку она поддерживала правой — я очень хорошо знал, что это значит.
Анджело явно дышал. Значит, он не убит, а только оглушен. Скоро очнется.
— Надо его связать, — сказал я, задыхаясь. — Есть чем?
— Бельевой веревкой, — с трудом ответила Касси, и не успел я ее остановить, как она уже исчезла в кухне и почти тотчас вернулась с новой, еще не распакованной веревкой. На самом деле, как гласила яркая этикетка, это была не веревка, а проволока в пластиковой оболочке. Такая и быка сдержит.
Пока я разрывал пакет трясущимися пальцами, снаружи донесся чей-то топот, и я еще успел испытать приступ кромешного отчаяния, прежде чем увидел, кто это.
В темном дверном проеме появился Банан и застыл как вкопанный, созерцая царящий в комнате погром.
— Я увидел его машину. Я как раз закрывал ресторан...
— Помоги его связать, — сказал я, кивая на Анджело, который в этот момент начал угрожающе шевелиться. — Это он все разнес. И скоро он очнется.
Банан перевернул Анджело на живот и держал его руки за спиной, пока я обматывал ему запястья проволокой. Дальше я трудился уже сам: протянул проволоку вниз и еще два раза обмотал вокруг лодыжек.
— Он сломал руку Касси, — сказал я. Банан поглядел на нее, на меня, на Анджело и решительно направился к телефону. Телефон каким-то чудом не пострадал и по-прежнему возвышался на своем маленьком столике.
— Погоди, — сказал я. — Погоди!
— Но Касси нужен доктор. И надо позвонить в полицию...
— Нет, — сказал я. — Пока не надо.
— Но это необходимо!
Я вытер нос тыльной стороной кисти и отстраненно взглянул на оставшийся на руке след крови.
— В ванной есть петидин и шприц, — сказал я. — Это чтобы успокоить боль.
Он кивнул в знак того, что понял, и сказал, что сейчас принесет.
— Принеси коробку, на которой написано «Аптечка». Она на полочке над краном.
Пока он бегал туда-обратно со свойственным ему изумительным проворством, я усадил Касси в кресло и положил ее руку на подушку на телефонный столик. Я увидел, что сломано предплечье. Видимо, обе кости, судя по тому, как онемела рука.
— Вильям, не надо! — сказала она. Лицо у нее побелело. — Больно.
Не надо.
— Ну-ну, дорогая... Надо, чтобы рука на что-то опиралась. Пусть лежит. Не двигай ею.
Она послушно выполнила все, что я говорил, и побледнела еще сильнее.
— Я ее не чувствую, — сказала она. — Не то, что сначала...
Банан принес аптечку и открыл ее. Я вытащил одноразовый шприц из стерильной упаковки, вскрыл ампулу с петидином и набрал лекарства. Задрал юбку Касси, обнажив загорелые ноги, и ввел расслабляющее обезболивающее в длинную мышцу бедра.
— Десять минут, — сказал я, вытягивая иглу и растирая место укола костяшками пальцев. — Будет гораздо легче. Тогда мы сможем отвезти тебя в травмпункт в кембриджской больнице, там руку вправят и загипсуют. Ближе, пожалуй, ничего не найдем — поздно уже.
Она чуть заметно кивнула. На губах у нее появилась первая тень улыбки. Лежащий на полу Анджело начал дергаться.
Банан снова направился к телефону, и снова я остановил его.
— Но, Вильям...
Я огляделся. Все вокруг было живым свидетельством неутолимой жажды мести. Взрыв накопленной за четырнадцать лет ненависти.
— Он сделал это потому, что мой брат посадил его в тюрьму за убийство, — сказал я. — Его отпустили на поруки. Если мы вызовем полицию, его отправят обратно в тюрьму.
— Ну конечно! — сказал Банан и снова поднял трубку.
— Нет, — сказал я. — Положи трубку.
Банан растерялся. Анджело начал бормотать что-то неразборчивое, словно в бреду: смесь жутких ругательств и обрывков непонятных фраз.
— Приходит в себя, — сказал Банан, прислушавшись.
— Ты такое уже слышал раньше?
— В моем деле всякого наслушаешься.
— Слушай, — сказал я. — Предположим, отправлю я его сейчас в тюрьму. И что тогда? Посидит он, посидит, и его снова выпустят. И он снова захочет мстить. Но на этот раз он будет умнее и явится ко мне не с бейсбольной битой, а подождет, пока ему удастся раздобыть пистолет, подкараулит меня годика так через три-четыре и пристрелит. Это все, — я махнул рукой вокруг, — неразумное действие. Я только брат Джонатана. Сам я ему ничего не сделал. Это просто ненависть. Слепая, мощная, неконтролируемая ярость. И я вовсе не жажду, чтобы она осознанно сконцентрировалась на мне в будущем.
— Я помолчал. — Надо найти лучшее... окончательное решение. Если, конечно, это возможно.
— Ты ведь не собираешься?.. — осторожно начал Банан.
— Что?
— Ты не собираешься... Нет, это невозможно.
— А! Нет. Окончательное решение — но не это. Хотя мысль неплохая.
Камень на шею — и отправить его в путешествие к Северному морю.
— Или бросить в бассейн с пираньями, — добавила Касси.
Банан посмотрел на нее с облегчением, едва не рассмеялся и наконец положил трубку на место. Анджело перестал бормотать и окончательно очнулся.
Когда он осознал, где он и что с ним, к его коже, до тех пор бледной, прихлынула кровь: лицо, шея, даже руки — все покраснело. Он перевернулся на бок и принялся шумно изливать свой гнев на всех присутствующих.
