Тут Герцог встал, и Дэвон заметил, что тот носит меч — очень необычно, в собственных-то покоях. Герцог явно был готов к ситуации, в которой Дэвон мог себя инкриминировать.
— Мне сказали, что ты приставал к одной из моих работниц, грубо навязавшись ей, — произнёс Джеймс, сверкнув глазами.
Мысли Дэвона понеслись вскачь. Что он знал? Что ему сказали, кто сказал? Это преступление грозило ему в худшем случае штрафом, и, возможно, вынужденным отъездом — общественное положение защищало его и от худшей участи.
— Кто это сказал, ваша светлость? Нечестно обвинять меня на основе того, что мне представляется безосновательными слухами, — сказал он с ничего не выражающей миной.
— Безосновательные слухи? — засмеялся Джеймс, но то был тёмный смех. — Думаешь, я выдвинул это, полагаясь лишь на безосновательные сплетни? Есть три прямых свидетеля твоих действий. Сын Трэмонта или нет, вес твоего слова недостаточен для того, чтобы отрицать их всех сразу, — сказал он. У Джеймса Ланкастера вообще-то не было трёх свидетелей, но Дориан дал слово, что если Мордэкай проснётся, то их будет три, если дело выйдет на свет.
— Я даже не уверен, кто эта юная леди, с которой я предположительно заигрывал, — ответил Дэвон.
Лицо Герцога покраснело, челюсть сжалась, он пошёл на Дэвона будто с намерением обнажить меч, но остановился, когда его лицо было в дюйма от лица молодого лорда.
— Не испытывай моё терпение, Трэмонт! Длины рук твоего отца не хватит, чтобы защитить тебя здесь, если я выйду из себя. Если ты хотя бы притронешься к ещё какой-то из моих горничных, то тебя ждёт не ничтожный штраф — я вздёрну твою лживую голову на виселице, и плевать мне на войну! — выплюнул он слова так, будто жевал гвозди.
Дэвон попятился, потеряв уверенность перед лицом гнева Герцога, но не мог сдаться:
— Вам следовало бы вспомнить принципы вежливости, пока я под вашей крышей! Если хотите открыто обвинить меня, то так и делайте, в противном случае вы обесцениваете свою честь.
Джеймс побагровел, и подался вперёд:
— Ты смеешь говорить мне о гостеприимстве!? Ты злоупотребляешь моими слугами, ты издеваешься над теми, кто находится под моей защитой, а потом утверждаешь, что тебя защищает гостеприимство! Попомни мои слова, если у меня появится причина подозревать, что ты снова нанёс вред ещё одному человеку в этих чертогах, я тебя оскоплю, как следовало и с твоим отцом поступить, прежде чем он возлёг с твоей матерью. Убирайся с глаз долой! Даю тебе срок до конца недели. Кончится неделя — и чтобы духу твоего здесь не было. Вернёшься в Трэмонт — там и ходи по шлюхам! — закончил Герцог, и отошёл прочь, повернувшись к Дэвону спиной, пока тот не покинул комнату.
Когда он ушёл, в комнату вошла Дженевив, которая слышала весь разговор:
— Ты уверен, что мудро так рисковать? Его отец может вызвать тебя перед ассамблеей лордов.
— Он — безотцовщина, шлюхин сын! — закричал Джеймс, дав волю голосу теперь, когда Дэвон ушёл. У неё ушло пять минут, чтобы его успокоить, но про себя она была с ним полностью согласна. Её муж редко выходил из себя, и всегда — по хорошему поводу. Она гордилась тем, что он готов был рисковать всем из-за нападок на одного из его людей.
* * *
Позже тем же днём, перед обеденным часом в дверь моей комнаты постучались. Я до этого съел огромный завтрак, и моя сила, похоже, стала возвращаться, но мне всё ещё не хотелось идти открывать дверь. К счастью, Пенни всё ещё была со мной, теперь — одетая. Мы обсуждали достоинства приказа принести сюда ванну, чтобы по-настоящему меня помыть. Меня это не особо увлекало, но Пенни казалась очень привязанной к этой мысли. Она встала, и пошла отвечать на стук в дверь вместо меня.
В коридоре стоял Отец Тоннсдэйл:
— Могу я войти?
Пенни начала было отвечать ему отказом, но я махнул ей, чтобы впустила его — у меня появилось настроение немного побыть в чьей-то компании. Он вошёл, и подвинул стул, чтобы оно стояло лицом к кровати, затем сел.
— Я говорил вчера с Герцогом, до вашего несчастного случая. И он сказал мне, что у нас есть кое-что общее, — со значительным видом посмотрел он на меня, дёрнув глазами в сторону Пенни.
— Не волнуйтесь, Отец, она уже знает, — ответил я. В качестве одного из результатов нашей… связи Пенни теперь знала обо мне ужасно много. В основном — о недавних событиях, о наших чувствах, и обо всём, о чём мы думали в течение того блаженного часа. Я, например, не мог сказать, когда был день рождения её матери, или даже как она выглядела. Об этом в то время речь не заходила.
— Ах, что же, очень хорошо. Герцог подумал, что вам может прийтись по нраву узнать о событиях той ужасной ночи, — произнёс он, с отразившейся на лице смесью ностальгии и печали.
— Да — всё, что вы смогли бы мне рассказать. Я был лишь младенцем, так что буду рад чему угодно, что может помочь мне понять, — сказал я, действительно испытывая благодарность за то, что находился в присутствии кого-то, кто на самом деле был там в то время.
Следующий час он рассказывал мне о событиях той страшной ночи, которая с его точки зрения была довольно скучной. Он постился, готовясь к особому весеннему освещению, которое должно было пройти на следующее утро. Это был ежегодный праздник, который отмечали все последователи Ми́ллисэнт Вечерней Звезды. Вечерняя Звезда была одной из более популярных богинь в Лосайоне, и её чтили как семья Камеронов, так и Ланкастеры.
Из-за своего поста он был в часовне весь вечер, пропустив ужин, что в итоге и спасло ему жизнь. Когда в самом донжоне начался пожар, он вышел посмотреть, что происходит, но увидев незнакомцев в чёрном, он понял, что лучше не высовываться. Несмотря на это, они выломали дверь в часовню после того, как он заперся в ней, но он спрятался в тайной кладовой, где ночью хранили церковные реликвии. Он был одним из горстки людей, выживших той ночью. Остальные погибли от яда, пожара, или были зарезаны, когда их нашли убийцы.
Потом он описал мне моих родителей, но всё это на самом деле не было новым. Что меня удивило, так это маленькая серебряная звезда, которую он мне дал.
— Я помогал их хоронить. Пришёл и другой священник, поскольку у нас было так много погибших, но именно я готовил тела семьи Камерон к погребению. Тело вашего отца так и не нашли, и тело вашей матери тоже было потеряно, но вот это принадлежало вашему деду, Графу ди'Камерон. Уверен, он бы хотел, чтобы она была у вас.
Это был тронут, мягко выражаясь. Подняв маленькую эмблему к губам, я поцеловал её, и надел на шею. Я видел, что от этой эмблемы исходило тусклое золотое свечение, как и от его собственной эмблемы — знак её связи с самой богиней. Я поблагодарил его как мог, и он вскоре ушёл.
Я немого посидел, глядя на серебряную звезду, и Пенни села рядом со мной:
— Тебе грустно о ней думать? — спросила она.
— Немного, — ответил я. — Я никогда не знал ни деда, ни бабку, и о них знаю даже меньше, чем о родителях. В то же время несколько дней назад я вообще ни о ком из них не знал. Такое ощущение, будто всё это как бы выдуманное. Внутри я — по-прежнему Мордэкай Элдридж, и я чувствую себя виноватым за то, что не грущу сильнее по этим ушедшим людям, — сказал я. Пенни была хорошей слушательницей, и мы какое-то время поговорили, пока в дверь снова не постучали.
